Анна Соколова - Царское гадание

Император превосходно знал о многих случаях подобной безграничной дружбы, так как живо интересовался тогдашними институтами и часто посещал их. Вспомнив шалунью Пален, остановившую в свое время на себе его внимание, он улыбнулся, сообразив, что она ради своей подруги Нелидовой могла рискнуть на необдуманную выходку, но эта улыбка тотчас же сменилась на его лице выражением досады. Стало быть, о его экскурсиях на Владимирскую знали все? Значит, его интимные тайны всем известны, всем открыты? И открытию, чуть не обнародованию их, деятельно помогает Нелидова? Этого государь от нее не ожидал. Он считал свою фаворитку и сдержаннее, и осторожнее. Но в то же время он помнил о намерении Нелидовой оставить двор и возвратить свой фрейлинский шифр.

Сохрани Бог, чтобы она привела все это в исполнение! Это расстроит императрицу и сделает его притчей во языцех всего двора.

Николай Павлович осторожно прошел на половину своей супруги и, идя туда, боялся, что смелая фрейлина уже исполнила свой дерзкий план. Но на этот раз он ошибся. Нелидова не сделала никакого шага, которым могла бы напомнить о маскарадном инциденте. Государь понял, что она сама раскаивается, а быть может, и прямо-таки трусит.

Николай Павлович привык внушать именно чувство страха. Его это не шокировало и не огорчало. Он за любовью и преданностью окружавших так не гнался, как за Кушаемым им страхом.

В основе всей его деятельности и всего его влияния на окружающих лежала грубая, но характерная русская пословица: «Люби, не люби — да почаще взглядывай». И на него действительно часто «взглядывали», и не столько любили, сколько боялись его. Но зато уж кто любил, тот любил преданно, свято и готов был всю жизнь, всю душу за него отдать!

Крупная фигура Николая Павловича так и в истории прошла, полная гордого, недосягаемого величия, а вместе с тем нежной, обаятельной ласки. Его образ на престоле смягчался нежным образом его царственной супруги Александры Федоровны. Она сглаживала все неровности и шероховатости его характера, манящим светом разгоняла собиравшиеся вокруг него грозные тучи.

Дело с подложной маской на балу графини Воронцовой обошлось без всяких последствий для всех запутанных в него лиц.

Асенкова не придала этому делу никакого особого значения, счастливая тем, что обожаемый ею государь не сердится на нее. Нелидова снизошла до особо ласкового и покорного приема императора в первый же сделанный ей интимный визит, причем в ее беседе с императором выяснилась ее полная непричастность к выходке ее подруги по институту. Сам Николай Павлович тоже охотно отказался от удовольствия упоминать об эпизоде, в котором на его долю выпала далеко не лестная для его самолюбия роль.

В силу этой же самой причины государь приказал Галахову прекратить все дальнейшие розыски по поводу этого неприятного для него инцидента, и виновница его, Лаврецкая, бывшая Пален, осталась безо всякого возмездия за свою дерзкую выходку.

Асенковой было дано две или три хорошенькие роли, и она справилась с ними с тем же блеском и тем умением, как и при своем первом ответственном выходе на сцену. Несомненно было, что в ее лице русская сцена приобрела недюжинный талант, и в этом единодушно согласились все близко стоявшие к театру лица.

Сделавшись фавориткой государя, Варенька в то же самое время стала и фавориткой всей петербургской публики, и ее имя, поставленное на афише, заранее гарантировало полный сбор.

Вместе с этим у Вареньки Асенковой явилась масса поклонников.

Однако товарищи по службе почти не завидовали ей — так она была мила и обходительна со всеми и так мало подчеркивала исключительность своего положения.

Грустил и высказывал неудовольствие только Григорий Ильич Нечаев, начавший сильно манкировать службой и раза два явившийся даже не совсем трезвым на репетицию. Режиссер попробовал оштрафовать молодого артиста, но Гедеонов восстал против такой строгости и конфиденциально сообщил Федорову, что государь приказал обходиться с Нечаевым очень бережно, деликатно и по возможности выдвигать его.

Григорию Ильичу действительно стали давать маленькие рольки, но способностей он не выказывал положительно никаких, и Гедеонов, как умный и бывалый человек, сразу понявший всю изнанку этой маленькой закулисной интриги, использовал один очень удобный случай: Нечаев заменил в одной из пьес внезапно заболевшего товарища, чем спас спектакль, и это дало Гедеонову повод сделать ему легкую прибавку к жалованью.

Директор Императорских театров предвидел, что по сценическим заслугам и таланту Нечаева награждать не придется — не из таких артистов был Григорий Ильич. Но вместе с тем молодой артист был и не из тех людей, которые приняли бы деньги даром, и к нему даже с прибавкой надо было подходить осторожно. Этой осторожности счастливо помог вышеуказанный случай. Благодаря последнему юный щепетильный артист мог со спокойной совестью получать увеличенное вознаграждение — ведь оно давалось ему по заслугам, а не в силу внешней протекции, тем более исходившей со стороны так огорчившей его Вареньки.

С Асенковой ее «прежний Гриша» никогда не разговаривал, никогда даже не подходил к ней ни на спектаклях, ни на репетициях и при виде угодливости и лести, какими окружали ее товарищи по сцене, выказывал явное пренебрежение.

К старухе Агафье Тихоновне Нечаев, правда, изредка заходил, но старался делать это в те часы, когда заранее был уверен, что не найдет Варвары Петровны дома. Да и со старушкой он подолгу не беседовал, всегда наотрез отказывался от ее усердных угощений и приходил единственно затем только, чтобы приносить ей деньги, которые выплачивал ей понемногу, каждый месяц при получке жалованья.

Напрасно Агафья Тихоновна уверяла его, что деньги ей не нужны, и отказывалась от их получения. Нечаев стоял на своем.

— Долги надо платить свято, — наставительно говорил он. — Кто должает и не платит, тот все равно что ворует чужие деньги. А ворам на белом свете места нет. Воров убивать надо!

Вообще Нечаев делался все нетерпимее и нетерпимее, и товарищи, раньше горячо любившие его, теперь почти чуждались его.

Известие о новой маленькой пассии государя достигло слуха императрицы, и она, как всегда милостивая и женственно-уступчивая, смеясь погрозила своему державному супругу:

— Ты опять увлекся? Я, конечно, не ставлю тебе этого в вину, но надо осторожно относиться к чужой жизни. Эта девочка очень молода; я сама видела ее. Ведь это та, что была так мила в гусарском ментике?

Император ответил молчаливым наклоном головы. Ему как-то неловко было продолжать эту беседу с императрицей. Он сознавал себя неправым, а быть неправым он не любил.