Мэри Бэлоу - Хранимые ангелами

Вскоре после этого Ирод был наказан за свою жестокость. Он заболел ужасной болезнью. Тело его заживо гнило и съедаемо было червями, и он умер в страшных мучениях.

Церковное предание указывает различное количество погибших младенцев; в византийской традиции принята цифра 14 тысяч, в сирийской – 64 тысячи, встречается и символическая цифра 144 тысячи (12 в квадрате, соответствует числу запечатлённых в Апокалипсисе, по 12 тысяч от каждого из 12 колен Израиля). Богословы отмечают, что сам факт избиения младенцев упомянут только Матфеем, о нём не пишет Иосиф Флавий – всё это заставляет учёных ставить под сомнение данный факт. Но поскольку жестокость Ирода нашла отражение у историков, то часть из них соглашается, что убийство младенцев могло быть осуществлено по приказу царя, но число их было незначительным, а не 14 000 (или 144 000), как указано в богослужебных книгах. Действительно, например, по наиболее вероятным подсчётам население всего Вифлеема в те времена не превышало 1000 человек, соответственно, при рождаемости 30 детей в год, младенцев мужского пола в возрасте до двух лет должно было найтись никак не более 20. В СМИ было сообщение о находке археологами древнего захоронения с останками около 200 младенцев

Убитые младенцы почитаются рядом христианских церквей как святые мученики, в Православии их память совершается 29 декабря (по юлианскому календарю), в Католицизме 28 декабря.

Когда они проснулись, снегопад уже закончился. Но сильный снег, должно быть, шел всю ночь. Солнце наконец прорвалось сквозь тонкую пелену облаков, и бескрайнее белоснежное море заискрилось под его лучами. Ветви деревьев провисли под шапками снега. Его фаэтон, который пришлось оставить снаружи, поскольку сарай был занят лошадьми, превратился в холм снега, похожий на безголовую снежную бабу.

Не оставалось никаких сомнений в том, что сегодня нечего и думать о том, чтобы куда-то ехать. Несмотря на яркое солнце, воздух был морозным и свежим. Не было никакой надежды на то, что снег вскоре растает.

Он стоял у распахнутой входной двери, собираясь выйти, чтобы накормить и напоить лошадей, и ожидая, пока Джос намотает на шею длинный полосатый шарф и нахлобучит на голову вчерашнюю огромную кепку. Джун, спрятав под необъятный белый передник простое, но все же модное шерстяное платье, бывшее на ней и вчера, помогала миссис Паркс накрывать стол к завтраку.

Он сильно сомневался, что ей когда-либо приходилось помогать на кухне, точно так же, как ему никогда не случалось кормить своих лошадей. И все же она выглядела радостной и какой-то домашней. Она лучилась той же радостью, какую испытывал и он.

И внезапно он понял кое-что, показавшееся ему весьма странным. Когда утром он открывал входную дверь, то задержал дыхание, надеясь, что сегодня уехать не удастся.

Вынужденная задержка в простом деревенском домике без камердинера и большинства вещей – все, что у него было, это саквояж с запасной рубашкой, носовым платком и бритвенными принадлежностями – должна была бы стать кошмаром. Мало того, ему приходилось общаться с бросившей его женой. И не когда-нибудь, а в Сочельник. Немыслимо было представить себе Рождество без большого домашнего приема, без изобилия превосходной еды, множества напитков и бесконечных развлечений.

И все же, открывая дверь, он надеялся, что выпавший снег помешает их отъезду.

И его надежды определенно сбылись.

– Я готов, приятель, – сказал Джос с радостной и нахальной ухмылкой.

Эллиот вспомнил почти божественный голос, напевавший прошлой ночью колыбельную. Казалось, что воспоминания пришли из сна. Но он знал, что это не так. Этим утром он проснулся, все еще обнимая Джун. Невероятно, но они улыбнулись друг другу перед тем, как молча отодвинуться, чтобы встать с разных сторон кровати. О нет, случившееся прошлой ночью вовсе не было сном.

Самым невероятным в его воспоминаниях было то, что он не испытывал к ней вожделения, хотя их тела были сплетены в объятиях. Только глубокую, трепетную нежность.

Это было именно то, чего недоставало первым месяцам их брака. И далеко не единственным из того, чего не хватало. В то время он испытывал одно лишь желание. Хотя его желание отнюдь не являлось только желанием наслаждения от близости с ней. В его желании было нечто большее. Это было желание обрести то, что было у нее и чего так отчаянно не хватало ему, – молодость и чистоту. Ему никогда не удавалось проникнуть в ее тело достаточно глубоко. Он никогда не мог укрыться в ней .

– Тогда, пошли, парень, – сказал он, хлопнув рукой по кепке и нечаянно сдвинув ее так, что она лихо съехала набок.

– Через четверть часа овсянка будет готова, – весело предупредила их миссис Паркс. – Не простудись, Джос.

Ребенок радостно рассмеялся. Эллиот закрыл дверь, и они бок о бок стали пробираться к сараю.

За все утро Джун ни разу не присела, без устали занималась непривычными для нее домашними делами: помешивала овсянку, подрумянивала на огне тосты, насадив их на длинную вилку, мыла после завтрака посуду, застилала постель, в которой они с Эллиотом спали, споласкивала миску для умывания и кувшин для воды, помогала лепить сладкие пирожки с начинкой, пироги с вареньем и маленькие душистые смородиновые кексы на Рождество, перемыла кучу тарелок, почистила и нарезала овощи для ужина.

Она не могла припомнить более счастливого дня.

Свою мать она совсем не знала. И когда день близился к концу, Джун воображала, что она была похожа на миссис Паркс. Ей было так хорошо, это были отношения между матерью и дочерью, о которых она всегда мечтала.

Эллиот и мальчонка все утро то входили, то выходили. Они наносили дров и воды, притащили охапки плюща, сосновых веток и падуба, усыпанного яркими ягодами. Ветки наполнили дом свежестью морозного воздуха и магией Рождества. Комната была завалена зеленью, она громоздилась на всех стульях, одна охапка пристроилась даже на углу стола. Эллиоту пришлось раздеться до рубашки, прежде чем они закончили украшение дома принесенными ветками. И он был веселым и беззаботным, таким Джун помнила его в детстве. За все три месяца их брака ей ни разу не случалось видеть его в подобном настроении.

Вот он перегнулся мимо нее через стол, потянувшись за только что вынутым из духовки смородиновым кексом. Недолго думая, она хлопнула его по руке, а он усмехнулся и сказал, что у нее нос в муке. Она торопливо скрылась в маленькой туалетной и стала рассматривать себя в настенном зеркале. Никакой муки на носу вовсе не было.

– Кухарка вашего дедушки обычно говорила нам, что есть горячую свежую выпечку вредно для здоровья, – сказала она, возвращаясь. – Она всегда предупреждала, что от этого бывают колики в животе.