Пола Маклейн - Парижская жена

Когда поезд поравнялся с перроном, Эрнест передал багаж носильщику через окно, и мы вышли на платформу. Сентябрь не за горами — утренний воздух был прохладный и влажный.

— Улица Фруадо, шестьдесят девять, — сказал Эрнест таксисту, и у меня перехватило дыхание. Он ехал в студию Джеральда, а не домой. Возврата нет. Все действительно кончено.

— Почему бы тебе не поехать сразу к Полине? — сказала я.

— Пожалуйста, не начинай. И так больно.

— Что ты знаешь о боли? Это ты причиняешь ее, ублюдок!

Не помню, что я говорила. Бренди по-прежнему бушевало в крови и влияло на ход мыслей. В какой-то момент я осознала одно: я не могу остаться одна. Дыхание мое участилось, а когда Эрнест, испугавшись за меня, подвинулся ближе, я набросилась на него, колотя его в грудь, плечи, челюсть. Все закончилось странно — так бывает в снах. Моя рука обмякла, как и его тело. Я разрыдалась и никак не могла остановиться.

— Извините мою жену, — сказал Эрнест шоферу по-французски. — Она плохо себя чувствует.

Такси наконец остановилось — Эрнест вышел, обошел автомобиль и открыл дверцу с моей стороны.

— Выходи, — сказал он. — Тебе надо поспать.

Когда он вел меня по лестнице, я чувствовала себя манекеном. В студии были холодный бетонный пол, стол, два стула, умывальник, кувшин на подставке. Эрнест подвел меня к узкой кровати и уложил на нее, укрыв до подбородка красным шерстяным одеялом. Сам лег сзади, обхватил меня руками, впечатался коленями в тыльную сторону моих ног и прижал к себе что было сил.

— Молодец, Кошка, — сказал он мне в шею. — Теперь спи, пожалуйста.

Меня охватила дрожь.

— Давай не будем. Я не могу.

— Нет, можешь. Все уже сделано, любовь моя. — Он убаюкивал меня, и все это время мы оба плакали, а когда я наконец заснула, то впервые не погрузилась в сон, как в болезнь или смерть.

Когда я проснулась, проспав несколько часов, Эрнеста уже не было. Голова моя кружилась от выпитого в поезде бренди, но из каких-то неведомых глубин поднималась тошнота, имевшая другую причину. Моя жизнь разбита вдребезги — как теперь собрать себя? Как пройти через все это? Взяв кусочек угля с низкого столика, я написала Эрнесту на листе из альбома записку — более спокойную и вразумительную, чем состояние, в котором я находилась или думала, что нахожусь: «Прости за сцену в такси. Тогда я потеряла самообладание, но в дальнейшем сделаю все, чтобы держать себя в руках при любых обстоятельствах. Всегда хочу тебя видеть, но разыскивать не стану».

Я покинула студию, заперла за собой дверь и вышла в небольшой дворик, беспорядочно усеянный пластиковыми частями человеческого тела — сломанными фрагментами ног, рук и туловищ. Омерзительная картина. Пока мы спали, живущий здесь скульптор очистил от них студию, выбросив, возможно, прямо из окна. Сев в такси, я попросила водителя отвезти меня в гостиницу «Бовуар» на Обсерватуар-авеню, изо всех сил стараясь не дать безобразному образу повлиять на мое только что принятое решение. Эта гостиница — первое, что пришло мне в голову, потому что она находилась прямо напротив «Клозери де Лила», и я тысячу раз смотрела на нее, восхищаясь простой и изящной решеткой из кованого железа и цветочными горшками с геранью. Я сумею пережить это трудное время. Сниму две комнаты — одну для себя, другую для Бамби. На следующей неделе он с Мари Кокотт вернется из Бретани, и я напишу, чтобы она привезла сына сюда. Каждое утро мы сможем завтракать в «Лила». Бамби будет часто видеть там отца и наших друзей, все будет ему знакомо, а это сейчас важно.

Пока такси медленно двигалось в потоке машин, я закрыла глаза и постаралась выбросить из головы все, кроме мысли о кофейном ликере, который скоро закажу. Сделаю это, а потом уже то, что возникнет дальше, чем бы оно ни было. Все мои вещи остались на лесопилке, с ними что-то надо делать. Попрошу Эрнеста этим заняться, или пусть кого-то наймет, потому что я знала: никогда больше туда не вернусь. Я не хотела. И не вернулась. Я никогда больше там не была.

Эрнест как-то сказал мне, что paradise [16] Рай (англ.). персидское слово и обозначает «обнесенный стеной сад». Тогда он понимал, как важны для нашего счастья произнесенные нами клятвы. Нельзя быть по-настоящему свободным, если не знать, где находятся стены и не заботиться об их сохранности. Если стены есть, на них можно опереться, да они и есть только потому, что на них опирались. Когда появилась Полина, все стало рушиться. Теперь все казалось непрочным, кроме того, что осталось в прошлом, когда мы жили вместе.

Однажды вечером в «Де Маго» я поведала мои мысли Дону Стюарту. Дон и Беатрис вернулись в Париж, и он встретился со мной, потому что тяжело переживал наш разрыв и беспокоился обо мне.

— Ты могла бы побороться.

— Поздно. Полина толкает его на развод.

— Пусть так, но что ты будешь делать потом, если сейчас опустила руки?

Я пожала плечами и посмотрела в окно, где на углу кого-то или чего-то ждала очень красивая женщина, одетая в стиле Шанель. Стройный черный прямоугольник, маленькая шляпка, однако женщина вовсе не казалась хрупкой.

— Не уверена, что я могу конкурировать.

— А почему ты должна конкурировать? Ты жена. Он принадлежит тебе по праву.

— Люди принадлежат друг другу до тех пор, пока оба верят в это. Эрнест перестал верить.

— Может быть, он просто запутался.

Дон проводил меня до гостиницы и на прощание нежно поцеловал в щеку, вызвав воспоминания об опасном лете в Памплоне с участием Дафф, Пэта и Гарольда, когда страсти накалились, предвещая грозу. Но даже тогда бывали внезапные проблески счастья.

— Ты всегда был добр ко мне, Дон, — сказала я. — Такое не забывается.

— А вот то, что я говорил в кафе, забудь, если хочешь. Я не имею права давать советы, касающиеся твоего брака. Черт, да ведь я сам только что женился. Но что-то должно быть. Какое-то решение.

Пожелав ему спокойной ночи, я медленно поднялась на третий этаж, где мирно спал Бамби, а Мари раскладывала аккуратными стопками его одежду. Я отослала ее домой, а сама закончила работу, думая, могу ли я что-то сделать, чтобы изменить ситуацию с Эрнестом. Несколько раз в голову приходила одна и та же мысль: если Полины не будет рядом и он не сможет ее видеть, туман, возможно, рассеется, и он вернется ко мне. Он все еще любил меня, я это знала. Но реальное присутствие Полины равносильно призыву сирены, он не мог ему сопротивляться.

На следующее утро, укрепившись в новом решении, я отправилась в студию Джеральда на улице Фруадо, прошла через дворик, по-прежнему заваленный, как поле сражения, гипсовыми обрубками тел, и застала Эрнеста работающим за маленьким столом. Я не села. Не могла.

— Я хочу, чтобы вы с Полиной не виделись сто дней.