Джейн Фэйзер - Коршун и горлица (Орел и голубка)

Сарита ехала в Кордову на лошади, которую вел под уздцы вооруженный человек в кастильской ливрее. Руки ее были привязаны к седлу, поэтому ей было трудно приспособиться к неровному шагу лошади, и она чувствовала себя ужасно, но Сарита едва обращала на это внимание, поскольку была погружена в мысли о страшном ближайшем будущем.

Выйдя из камеры, ей показалось, что она выбралась из цепких объятий ночного кошмара, но услужливая память скоро расставила все по местам. Она вспомнила о трех монахах, стоящих возле ее убогой кровати и рассуждающих о ее грехе и его искуплении, в котором не может быть отказано истинно раскаивающимся. Они требовали от нее, чтобы она призналась в своей ереси и тем самым заслужила бы своей бессмертной душе покой.

Она не сказала им ничего, слишком хорошо зная о расставленном ими капкане. На земле не могло быть прощения для признавшегося еретика.

Она будет сожжена, а ее раскаявшаяся душа вознесется к Богу на небеса. Но если она не признается в ереси, они все равно рано или поздно заставят ее сделать это. Ни один смертный не мог вынести пыток, которые они применяли для того, чтобы вырвать подобное признание. Но здесь, в крепости Абенцаррати, они не стали пытать, а напротив, говорили с ней мягко, убеждая ее спасти свою душу.

Наконец, убаюканная их мягкостью, она попыталась объяснить им, что вовсе не потеряла веру во время пребывания во дворце у неверующего. И их мягкость тут же испарилась. Они обвинили ее в безнравственности, в совершении нравственного греха, в отвращении от истинной веры. Они орали, низведя ее до состояния дрожащей твари. После этого они не сделали больше никаких попыток убедить ее, а покинули дворец — большая группа солдат и три монаха со своей заключенной. Несмотря на свое отчаяние, Сарита подивилась тому, что сопровождающие ее люди были одеты в кастильские ливреи. Похоже было на то, что в ее судьбе сыграли какую‑то роль их королевские величества.

Но почему они должны были интересоваться судьбой женщины из цыганского племени? Или они были заинтересованы Гранадой, и она служила неким орудием в их руках?

Они попыталась найти в этом интересе августейших особ хоть какой‑то лучик надежды для себя.

Может быть, она не исчезнет в коридорах инквизиции только затем, чтобы появиться в день своего сожжения? Может быть, их величества собираются использовать ее по‑другому? Но ее надежда так же быстро погасла. Их королевские величества были известны своим интересом к спасению заблудших душ. Просто в данном случае их внимание привлекла, очевидно, связь этой души с мавританским халифатом и они направили к спасению все имеющиеся в их распоряжении средства.

Она попыталась думать об Абуле, чтобы создать внутри себя другой мир и перенестись туда, но думала только о своей ошибке — а если он даже и поедет в Кордову, чтобы спасти ее, то никогда не сумеет ее отыскать… Узнает ли он когда‑либо, что с ней случилось? Возможно, эмир Абенцаррати, ослепленный своей победой, расскажет ему об этом…

Они доехали до Кордовы на исходе второго дня.

Сарита огляделась по сторонам — здесь она была дома и могла слышать знакомые звуки и вдыхать знакомые запахи, но они ничего не значили для нее сейчас. Чувства ее были притуплены, и она заботилась только о том, чтобы не упасть со спотыкающейся лошади. Если б она могла рассчитывать хоть на какое‑то чудо, может быть, это придало бы ей сил, но никогда еще она не чувствовала себя более одинокой… никогда не сознавала, что находится в таком полном одиночестве, без защиты и без друзей.

Даже осознание того, что они въезжают в ворота королевского дворца не навело ее ни на какую счастливую мысль. Она едва приметила суету и спешку, царящие вокруг. Ее наполовину стащили, наполовину подняли с лошади, и она оказалась стоящей на мостовой, заляпанной грязью и соломой, где находилась до тех пор пока один из монахов что‑то приказал и схватил ее за руку. Двое других монахов стали подталкивать Сариту в сторону серого здания, стоящего позади дворца. Один из сопровождавших ее людей постучал — дверь открылась. Они втолкнули ее в темный и холодный коридор. Дверь за ней захлопнулась и, вместе с ней ушли все звуки, запахи и свет дня.

Калиф Гранады въехал во дворец их католических величеств со всей церемонностью монарха, наносящего визит. Абул тщательно распланировал свое появление. Одежда его свиты была роскошной, лошади богато убраны, а процессию сопровождали музыканты, играющие на флейтах и барабанах. На обозрение были выставлены все обширные богатства его королевства, точно также как и власть и престиж монарха. Если хозяева дворца и подозревали о том, что он прибыл к ним в качестве просителя, то внешних доказательств этому не было никаких. Абул знал, что чем могущественнее он предстанет перед ними, тем более привлекательным покажется им его предложение.

Ему немедленно была дарована аудиенция их величеств, но то была аудиенция приветственная, во время которой был произведен только обмен любезностями и не затрагивались какие‑либо серьезные деловые вопросы. Они должны были, конечно же, проявить хоть малейшее удивление по поводу приезда Абула, — он был убежден, что они ждали его, поскольку в их реакции на его приезд была не только вежливость гостеприимных хозяев, но и что‑то еще.

Господин Абул и его свита были размещены в гостевом крыле дворца. Юсуф испарился, затерявшись в дворцовых коридорах и в узких улочках города — ему предстояло узнать, когда и как была привезена в Кордову Сарита и где ее держали.

Абул, охваченный лихорадочным нетерпением, едва дождался конца церемонии приветствия, но хранил самообладание, и по его улыбающемуся лицу невозможно было определить его состояние.

Он говорил только одни любезности, танцевал с изумительной грацией, спел свою любимую песню и с неизменной галантностью отвечал на кокетство попадающихся девушек.

Он удалился на покой рано, тогда же, когда и их величества, к превеликому разочарованию нескольких девичьих сердец. Такую экзотическую личность можно было встретить при Дворе их католических величеств не так уж часто, несмотря на всю его блистательность.

Юсуф ожидал Абула в спальне.

— Женщину привезли сегодня утром, мой господин Абул. В сопровождении двух монахов и Фра Тимотео, исповедника их величеств.

Абул отвернулся от Юсуфа и подошел к окну.

В воздухе витал аромат апельсинового цвета. Они обращаются с Саритой явно как с непростой еретичкой, раз в ее деле задействован сам личный исповедник монархов. Может, это означает, что какое‑то время у него есть, что пройдет какое‑то время, прежде чем они начнут ее пытать.

Они ждали его. Может быть, они использовали ее как приманку? Но кто решил, что на такую приманку он отреагирует? Но, задавая себе этот вопрос, он уже знал на него ответ, — Айка. Его заставили покинуть Альгамбру, применив способ, который, как знала Айка, не мог не подействовать.