Александр Селисский - Трофим и Изольда

Илья вдруг замолчал, зато как вдохновились окружающие! Сразу возникли силлогизмы с перспективой анализа самих понятий «интеллект», «гениальность», и других как имеющих к разговору непосредственное отношение, так и бесконечно далёких от него. Про Костю тут же забыли. Зато Илья постелено оживился и ринулся в бой, привычно поражая учеников и адептов утончённой логикой доводов.

То есть, я хотел сказать – утОнченной. Не ударное «ё» с двумя точками, а «е», с ударением на первом «о» – утОнченность, так и только так произносилось это слою в доме Решкиных. УтОнчен, утОнченный. Глеб Алексеевич Решкин был не только толстовец а ещё и пурист, убеждённый и последовательный. Тут даже Вероника была бессильна: всегда и во всём уступавший жене, свой пуризм Решкин охранял и оборонял, будто именно этим доказывая, что он тоже может быть бойцом и мужчиной. Пуризм же, напомню, это правильная, можно сказать стерильная речь, как в её грамматических формах, так и в произношении. Называемом, в данном случае, «по науке» – орфоэпия. Настоящий пурист говорит на языке чуть старомодном что, по его мнению, выглядит особенно элегантно. Произнесение слова «утончённый» через ударное «ё», Решкин считал безнадежно вульгарным находя, что безударная форма несравнимо ближе духу языка. И с удовольствием повторял английскую пословицу об аристократе в дорогом, но старомодном пальто. Однажды, посмотрев рукопись коллеги, ни словом не обмолвился о содержании, только буркнул:

– ЭкзамИнатор! Не «экзамЕнатор», а экзамИнатор, после «эм» в слове должно стоять «и»! – а потом ещё улыбнулся саркастически. Он не станет углубляться в суть вопроса, изложенного без необходимой, по его мнению, изысканности. Но коллега тоже улыбнулся и тоже саркастически. Подойдя к книжному шкафу, который в этом доме, разумеется, именовался «шкап», снял с полки большой коричневый том с цифрой 4 на переплёте. «Толковый словарь живаго великорускаго языка Владимира Даля», – так, согласно старой орфографии, был, к удовольствию Глеба, дублирован титульный лист. Открыв страницу шестьсот шестьдесят третью, коллега показал всем. «ЭкзамЕнатор» было написано там. Через «е»!

Но Решкин в словарь даже не посмотрел. Он заговорил, начав ещё медленнее обычного. Ухитряясь шагать взад-вперёд по малюсенькой комнате.

– Владимир Иванович Даль безусловный авторитет, – Глеб на секунду замолк, давая время понять эту истину и навсегда запомнить. – Да, Владимир Иванович авторитет огромный и безусловный. Но в науке авторитет опасен и ты пал его жертвой – он взял у коллеги словарь, поставил на место и вынул из шкапа другой, не менее толстый, но не коричневый, а зелёного цвета. И тоже с четвёркой на переплёте. Раскрывать, однако, не торопился и продолжил, держа тяжёлую книгу обеими руками. – Владимир Иванович, – продолжал Глеб, – взял из латыни слово «экзамен» и построил «экзаменатора» по законам русской грамматики. Чего делать не следовало, ибо слово есть в самой латыни, – и Глеб Алексеевич, наконец открыл зелёный том словаря под редакцией Волина и профессора Ушакова. «ЭкзамЕн, экзамЕнационный, экзамЕнованный, экзамЕноваться. ЭкзамИнатор, – выделял он голосом. – ЭкзамИнаторский. Есть и латинский оригинал: «examinаtоr», – голос Решкина зазвучал чистым бархатом. – Убедись, – продолжал он, – Этимологический словарь Преображенского тоже ставит «и». Ссылаясь на латынь, как и профессор Ушаков. Заметь: на первоисточник ссылаются только там, где поставлено «и».

Коллега тоже был человек академический и при слове «первоисточник» почтительно вздохнул. Но не был повержен и даже потёр одну руку о другую знаменитым жестом Пилата, хотя как раз умывать руки даже в переносном смысле не собирался и совсем наоборот, видимо жаждал боя.

– Возможно, – сказал он и ещё раз потёр руки. – Пусть и так, не возражаю. Но рискну предположить, что наличие в словаре Даля буквы «е» делает такое написание легитимным. Тем более что в словаре Ожегова тоже «е». Русской грамматике сие не противоречит, как ты сам изволил подтвердить и, следовательно, ошибкой не является. Чего же ты хочешь?

– Я хочу сохранить нюансы, – сказал Решкин. – Веди ты речь о шофёрском экзамене, можно бы и не спорить. Но в академическом! – на слове «академическом» Глеб Алексеевич резко повысил голос, – в академическом тексте я «экзамЕнатора» не приемлю. Нет, нет и нет! Это неизящно и неаристократично, черт возьми! ЭкзамИнатор, только ЭкзамИнатор и прошу не спорить! – он стоял посередине комнаты с лицом волевым и строгим. Да, Решкин был пурист.

Но ему бывало тяжко. В институте, в зоологическом саду и даже в цирке работали – увы! – не только интеллектуалы. Каждый говорил как мог и многие, по мнению Глеба, могли худо. Как человек безукоризненно воспитанный, он собеседников не поучал и страдал молча. С утра до вечера. В течение дня страдания усиливались постепенно становясь нестерпимыми. Но уж дома он должен слышать речь только безукоризненную! Даже изысканную так будет вернее. Отдыхать сердцем и ушами. Ах, неожиданностями полна не только жизнь в джунглях или, скажем, на парусном бриге! Неожиданности случаются именно в неожиданное время и, как ни странно, там, где их не ждут! Например, дома среди друзей, с которыми обдумано всё на свете а обговорено даже больше. Пока жена выпекает свой шедевр, а старый друг Константин развлекает её трёпом, не воспаряя в интеллектуальные выси.

– Вот гад, – говорит Вероника, – и ничего не сказано, и неприлично. Как ты это умеешь?

– Не знаю, – смеётся Константин. – Само собой выходит.

– Женился бы, наконец, старый хрыч, – заводит она разговор на вечную тему. Костя вовсе не стар, ему чуть за тридцать но, по мнению Вероники, давно «пора в будку». Загулялся. Случайные женщины её семейственному сердцу невыносимы. Она повторяет: – женись, а?

– Не могу, – отвечает Костя, – Подводное плавание и семейная жизнь мне противопоказаны. Я не выношу давления.

– Баб твоих разогнать надо, – говорит Вероника уже сердито: – и как они тебя находят, от земли ж не видать!

Это её ошибка, может быть намеренная? Нет легче способа «достать» Костю чем шутки над его ростом. Не подавши, однако, вида, переходит он в отместку к «скользким» сюжетам, чего снова-таки не переносит, наша «раз и навсегда»; в его рассказе появляются даже интимные детали. Глеб, как обычно не разобравшись в тонкостях, издали жену поддерживает: «Да, да он у нас жутко удалой, даром, что: маленький!» Тут Костя, сорвавшись окончательно, обещает в следующий раз, привести знакомую, с которой только что провёл приятнейшую неделю на чужой даче. Знакомая в юности украла у мамы «Камасутру» и с тех пор это её любимая книга. Читается всю жизнь постоянно и внимательно с начала до конца и даже с конца до начала. А также по частям. Поскольку это не догма, а руководство к действию. Её рекомендовали как блестяще освоившую курс, и Костя подтверждает: читано не зря, ибо эрудиция сочетается с незаурядным темпераментом, а также интеллектом бесспорно глубоким… хотя, пожалуй, излишне узконаправленным.