Йорг Кастнер - Смертельная лазурь

— Доктора нет дома.

— И все же мы хотели бы войти, — настаивал Катон. — Я уполномоченный амстердамского участкового суда Иеремия Катон, — представился он.

Нехотя девушка позволила нам войти. Нас было трое, если считать Кампена. В доме мы увидели и повариху, о которой последний упоминал. Это была седая женщина за пятьдесят с круглой физиономией. Катон осведомился о местопребывании ее хозяина.

— Мы не знаем, где он, — ответила женщина, как мне показалось, вполне искренне. — Как ушел вчера вечером, с тех пор ни слуху ни духу.

— Раньше подобное случалось? — допытывался Катон.

— Ну, бывало, что он не ночевал дома. В конце концов, он мужчина холостой, так что ничего удивительного, если вы понимаете, о чем я. — Повариха довольно фамильярно подмигнула. — Но вот такого, чтобы, не предупредив, прием отменить, такого прежде не было. Так что я уже начинаю тревожиться, не стряслось ли что с нашим доктором.

— Может, у доктора есть какие-либо родственники, у которых он сейчас может быть, или же какая-нибудь, скажем, близкая знакомая?

— Мне о таких ничего не известно, — ответила повариха и перевела взгляд на служанку: — А тебе?

Та отрицательно покачала головой.

— Мы хотели бы осмотреть дом, — заявил инспектор. — В частности, нас интересуют задние комнаты.

— Туда нельзя! — быстро ответила повариха. — Они на замке.

— А у кого ключ?

— Ключ наш хозяин всегда носит при себе.

— А второй?

— Второго нет. Знаете, доктор ван Зельден страшно рассердится, если узнает, что кто-то в его отсутствие заберется в кабинет. Он очень не любит пускать туда посторонних.

— Именно поэтому нам и нужно там побывать, — невозмутимо ответил инспектор Катон.

Достав из кармана складной нож, он повернулся ко мне:

— Вот, возьмите, Зюйтхоф, вы у нас большой любитель по части взлома дверных замков, включая и церковные. Так что давайте, докажите свои умения!

Под испуганными взорами поварихи и служанки я стал возиться с замком той самой двери, которая вела, по выражению служанки, в «святилище» ван Зельдена. На сей раз мне что-то не везло, так что Кампен пришел мне на помощь. Спустя пару минут замок, печально лязгнув, поддался.

Катон, Кампен, Рембрандт и я вошли в святая святых доктора. Служанка и повариха, не смея переступить порог пресловутого «святилища», безмолвными тенями застыли у входа. Вероятно, они ломали себе голову над тем, что скажут своему хозяину, когда тот, вернувшись, обнаружит, что у него побывали визитеры. Что касается меня, я сильно сомневался, что ван Зельден рискнет вернуться сюда. Самое последнее помещение, как я и ожидал, оказалось на запоре. Катон уже вновь совал мне свой нож, но я без слов вернулся в кабинет доктора, где на том же месте обнаружил заветный ключ.

Прежде чем распахнуть дверь, я обратился к Рембрандту:

— Подумайте хорошенько, стоит ли вам смотреть на это! Поверьте, зрелище не из приятных!

Старик почти умоляюще взглянул на меня:

— Если вы говорите о моем сыне Титусе, то я должен видеть его!

— Ладно, — не стал протестовать я и раскрыл перед ним дверь.

И тут же убоялся собственной дерзости — а что, если и заспиртованное тело Титуса исчезло, как те картины со стен увеселительного заведения? Как тогда Катон сможет поверить мне? Но нет — огромный резервуар с прозрачной стенкой оставался на месте, и в синеватой жидкости плавало тело сына Рембрандта.

Зрелище сие проняло не только престарелого мастера. Даже такие стреляные воробьи, как Катон и Кампен, разинув рты, уставились на жуткую невидаль.

— Ну и нелюдь же этот ван Зельден! Истинный дьявол, если такое вытворяет!

— Либо одержим дьяволом, — добавил я.

Рембрандт почти вплотную подошел к стеклянной стенке, отделявшей его от умершего сына. Казалось, старик не видел ничего и никого вокруг. Опустившись на колени и запрокинув голову, он разглядывал помещенное в лазурную жидкость нагое тело. Никто из нас не проронил ни слова. Казалось, сама участь людская, доля живых и мертвых, материализовалась в этом кабинете. Некоторое время мастер молчаливо вглядывался в неподвижные черты Титуса.

— Что они с тобой сделали? — едва слышно прошептал Рембрандт.

Минуту или две спустя старик поднялся и повернулся к нам. В глазах его блестели слезы. Взор мастера выражал бесконечную усталость. И еще теперь в нем было осознание происходящего. Это был взгляд совершенно нормального человека, не умалишенного.

— Что же я наделал? — Вопрос был обращен, казалось, в никуда. — Что я навлек на людей? На что обрекал их? — срывающимся от волнения голосом вопросил мастер.

— На погибель, — отчаянно стараясь, чтобы в голосе моем не было ноток укора, ответил я. — И чем скорее мы теперь схватим Фредрика де Гааля и Антона ван Зельдена, тем раньше избавим тысячи людей от верной беды.

Я имел в виду смертоносную лазурь, запасами которой до сих пор располагали остававшиеся на свободе жерардисты.

— Что только заставило меня пойти на это? — продолжал Рембрандт свой монолог. — Я так любил моего Титуса, так любил его, что готов был поверить, что он все-таки жив.

Катон, тем временем осматривавший помещение, извлек из одного шкафчика непонятную вещицу.

— Вы видите это, господин ван Рейн? — Инспектор поднял вверх нечто, напоминавшее кусок мягкой, светлой кожи. Стоило Катону чуть растянуть его, как он принял очертания лица Титуса ван Рейна, на котором вместо глаз зияли два отверстия.

— Что это? — ошеломленно спросил Рембрандт.

Инспектор подал находку мастеру.

— Маска, в деталях повторяющая лицо вашего покойного сына. Точная копия его. Ван Зельден дурачил вас, господин ван Рейн. Вот поэтому вам позволяли видеться с сыном только в полумраке. Чтобы вы не заметили обмана. И поэтому он говорил с вами шепотом, разыгрывая тяжелобольного. Это и довершило дело — вы поверили. Да как не поверить? Вот для чего ему и понадобился написанный вами портрет вашего сына, который висит у него в гостиной, как рассказывал Зюйтхоф.

— Но для чего он заспиртовал его тело? — едва справляясь с охватившим меня волнением, спросил я. — Ему ведь вполне хватило бы слепка с лица покойного.

— Кто знает, возможно, он замышлял кое-что пострашнее, на что способен лишь больной разум мизантропа. Может, собирался каким-то образом оживить его, вернее, заставить двигаться, как безжизненного зомби. Видя все это, я прихожу к выводу, что ван Зельден — гений в своем роде, но направивший гениальность во зло людям.

Рембрандт с отвращением отшвырнул маску и повернулся ко мне:

— Зюйтхоф, я должен попросить у вас прощения за все. И попросить вас об одном одолжении.

— Я слушаю вас.

— Прошу вас, позаботьтесь о том, чтобы тело несчастного Титуса было согласно обычаю предано земле. — Старика сотрясали рыдания, но он смог пересилить себя. — И отыщите Корнелию! — заплетающимся языком проговорил он.