Жюльетта Бенцони - Оливье, или Сокровища тамплиеров

Словно желая укрепить эту уверенность, солнечный луч упал на порог дома, где возник стройный черный силуэт Марианны. Приложив руку к глазам, она обвела взглядом двор в поисках чего-то... или кого-то. Оливье взял друга за руку:

— Иди! Сейчас самое время поговорить с ней!

Настаивать не пришлось. С некоторой грустью Оливье отметил, как Марианна направляется Эрве навстречу, как они сходятся среди кудахчущих кур, которых выпустил во двор молодой слуга. Разговор был недолгим и, очевидно, принес хороший результат, чего и ожидал Оливье. Лицо Марианны вдруг осветилось прекрасной улыбкой, которая выражала нечто большее, чем просто радость от того, что она получит в свое распоряжение пару крепких рук и достойного защитника поместья. Он почувствовал, — но он чувствовал это еще накануне, не полностью отдавая в этом себе отчет, — что между этими людьми возникает какая-то очень сильная связь. Понятно, что в первое время Эрве будет спать в овине, пока в один прекрасный день или ночь они с Марианной не поймут, какая сила их объединяет. Эрве лишился имени? Она даст ему свое имя, которое с честью будут носить и дети.

Час спустя Оливье выехал на парижскую дорогу. Он был один.

В момент последнего прощания, обняв друга, Оливье шепнул ему:

— Не забывай! Храм был мечтой, но мечта исчезла. Отныне ты мужчина, подобный всем остальным. Живи свободно... и да благословит вас всех Господь!

Стоя на коленях перед пока еще заметным холмиком, куда Од только что положила букет из цветов шиповника, она молилась сквозь слезы, которые капали одна за другой на землю, на которой уже прорастала трава.

С тех пор как она снова обрела совершенную ясность ума, и ей рассказали конец истории, она испытывала постоянное ощущение, что должна посетить могилу Бертрады. Сегодняшний утренний визит был большой победой: до сих пор домочадцы объединялись против нее, опасаясь нового приступа болезни, от которой, как они думали, она никогда не сможет оправиться.

В течение долгих дней она находилась между жизнью и смертью, не различала ни рассвета, ни сумерек, ни темноты, идущей на смену свету; голова ее горела, и никто не мог сказать, когда это кончится. Она страдала от ужасных кошмаров, с которыми боролся ее дух, время от времени оставляющий тело. Из глубины бездны, в которой она билась, она видела, как терзают ее тетку, слышала крики, когда ту пытали раскаленным железом и раздирали, словно железными когтями, когда дробили кости сапогом, орудием пытки, чтобы вызвать признание... признание в чем? В том, что она открыла двери, указывала дорогу осторожным любовникам, присутствовала при их утехах? Но ведь она ничего подобного не делала! Секретарь Маргариты и Марта, ее фрейлина, уже во всем сознались и заплатили за это. Но принц с сумасшедшими глазами, с брызжущим слюной ртом никак не мог удовлетвориться признаниями: ему их было мало, он был убежден, что все в доме — сообщники супружеской измены, все видели, считали исступленные поцелуи любовников, слышали слова любви...

Бертрада прекрасно понимала, что бесполезно и опасно отрицать свою причастность — разве братья д'Ольнэ не рассказали обо всем палачам Ногаре? Она также призналась в своих подозрениях, и даже в том, как однажды ночью пробралась коридорами до Нельской башни. О чем другом она могла рассказать, как не о том, что видела? Но Сварливому этого показалось недостаточно. Верная горничная, которая умела так хорошо украшать проклятое тело его жены, не могла не быть наперсницей ее любовных приключений. И пытка продолжилась на глазах у обезумевшей от ужаса Од до тех пор, пока жертва не потеряла сознание. Потом ее тело сунули в мешок, чтобы сбросить в Сену, где ей и предстояло обрести свой конец. Но тут Сварливому захотелось заняться другой жертвой, сулившей наслаждение: маленькой Од, такой восхитительной, которую он, если бы не страх, что Маргарита пожалуется королю, считавшему насилие непростительным грехом, давно затащил бы к себе в постель. Только теперь здесь не было Маргариты с ее высокомерием и уверенностью в том, что свекор ее непременно послушает, гордясь ее красотой, ее характером, в котором он видел образ настоящей королевы. Девушка была перед ним — беззащитная, обнаженная.

Он мог бы бросить ее на свое ложе и утолить желание, но величественная тень отца продолжала подавлять и смущать его; в глубине души он все еще боялся, как бы Филипп не узнал об этом. И он предоставил Од выбор: испытать участь Бертрады или отдаться ему по доброй воле. Несмотря на страх и горе, она с отвращением оттолкнула его. Тогда он велел привязать ее к балке, думая, что один-два рывка сделают ее более понятливой, не слишком повредив при этом совершенное тело. Но малышка, несмотря на свой ужас, нашла в себе достаточно силы, чтобы еще раз сказать ему «нет», даже когда веревка врезалась в ее руки, жестоко стянутые за спину. Она чувствовала, что погружается в ад, и там перед ней представало лицо того, кого она любила так давно и ради кого она все время говорила «нет, нет и еще раз нет».

И вдруг случилось невероятное: вооруженные мужчины с почерневшими лицами ворвались в зал, и во главе их был тот единственный, незапятнанный, которого ее сердце узнало прежде, чем увидел затуманенный взор. Потом она упала и среди последовавших событий ничего не видела, не понимала, не запомнила, кроме долгого движения сквозь длинный, бесконечный, горящий коридор, полный назойливых гримасничающих лиц, коридор, который, казалось, никогда не закончится...

До того мгновения, как коридор взорвался светом, мрачные тени развалились на куски; предметы, формы обрели четкие контуры, и она, наконец, открыла глаза. Од лежала в белой постели под зеленым пологом, но не понимала, где находится. Она попыталась приподняться, но тщетно: девушка была еще слишком слаба. Од, упав на подушку, жалобно застонала, и сразу над ней появилось лицо бабушки. Изменившееся лицо, с углубившимися морщинами, с покрасневшими от слез глазами, но обратившееся к ней с улыбкой:

— Моя крошка! Неужели ты меня видишь?

— Конечно, я вас вижу, бабушка... Где мы?

— В Пассиакуме, у бедной Бертрады! Боже мой, надо пойти предупредить остальных.

Она отошла от кровати, направилась к лестнице и позвала тех, кто был внизу. Несколько мгновений спустя все они окружили кровать Од: мать, отец и брат, а также служанка Марго. Все плакали от счастья и благодарили Господа и Деву Марию... Это был момент полного счастья — встретиться всем вместе под одной крышей, пусть даже не в доме в Монтрее, которого, надо сказать, уже не было, но в доме Бертрады, о трагической участи которой Од знала лучше, чем кто бы то ни было. Боясь, что одно упоминание об этом может вызвать новый приступ болезни, близкие старались не говорить с ней о Бертраде, но она сама завела о ней разговор. Ей хотелось поговорить об этом. Девушке казалось, что таким образом она сумеет избавиться от ужасных картин, возникающих перед ее взором. И ее рассказ потрясенные родные слушали молча, пока она не стала сокрушаться, что тело Бертрады бросили в реку, как падаль.