Жюльетта Бенцони - Кинжал с красной лилией

— Я уверена в своем счастье куда меньше, чем вы, сьер Филиппо! В конце концов, посмотрим... Тем более что мы еще не у подножия алтаря и...

— Не пугайте меня, мадонна! Если вы колеблетесь, лучше было бы все высказать сразу, а не ждать, пока мы приплывем во Францию!

— А разве я не вправе выражать сомнений?

Джованетти осторожно перевел дыхание, метнув из-под тяжелых век острый пронзительный взгляд. Лоренца поняла, что он встревожен, она научилась читать его взгляды во время нескончаемых шахматных партий, которыми они услаждали себе долгое путешествие. Ей не хотелось доставлять беспокойство Филиппо, он сумел внушить ей симпатию, это Гонория ни во что не ставила посланника великого герцога, обращалась с ним свысока и всячески стремилась унизить его, может быть, втайне желая, чтобы он стал такого же маленького роста, как и она.

— Похож на задремавшую цаплю! — объявила Гонория, как только увидела Джованетти.

И нельзя сказать, что была совсем неправа. Филиппо Джованетти в самом деле был худ и долговяз, все его члены были длинными — ноги, руки, нос. Годы, а было ему уже под пятьдесят, немного согнули его, и в сырую погоду он ходил, опираясь на трость. Вместе с тем черты лица у него были правильными, глаза — живыми и умными, а улыбка не лишена обаяния. Сейчас он готовился ответить на вопрос, заданный Лоренцой. И ответил, дав себе несколько секунд на размышление.

— В принципе, да, вы вправе сомневаться.

— Но только в принципе.

— Говорить с вами одно удовольствие, мадонна. Вы ловите на лету все оттенки речи, что будет великим достоинством при дворе, где вам придется жить. Безусловно, за вами остается право сказать «нет», но я не устаю умолять вас не забывать о значимости этого брака для дипломатии. Если вы откажетесь от него, то, вполне возможно, вернетесь во Флоренцию в свите разведенной королевы, которая никогда не простит вам этого. В этом случае ваша судьба будет незавидной. Вы не можете себе представить, до чего Ее Величество может быть неприятна в определенных обстоятельствах.

— Как, например, в отношениях с королем?

— Именно. Я охотно признаю, что женщине, особенно такой гордой, как Мария, трудно переносить язвительные насмешки любовницы, которая бесстыдно злоупотребляет своим положением, но кто, в конце концов, королева Франции?! И разве оскорблениями и упреками можно добиться от короля коронации в реймсском соборе, чего, собственно, и хочет королева? На мой взгляд, бесстрастное ледяное презрение гораздо достойнее и действеннее в подобных случаях. К несчастью, приходится признать, что умом Бог Марию обделил. Впрочем, очень скоро вы сами все увидите.

— Могу я хотя бы рассчитывать на ваши советы и участие? Я чувствую, что буду очень нуждаться в них.

Джованетти взял ее за руку.

— Я не надеялся услышать от вас такой вопрос, — чрезвычайно мягко упрекнул он девушку. — Но, если король Генрих не прогонит меня или великий герцог не призовет к себе, я буду помогать вам своими советами столько, сколько вы пожелаете, мадонна. А теперь, мне кажется, настало время нам готовиться к высадке на берег.

«Мария Сантиссима» в окружении своего эскорта встала на два якоря напротив мощной крепости-аббатства Сен-Виктор, где когда-то был аббатом один из Медичи, ставший потом Папой Климентом VII. Папа еще раз вернулся в это аббатство, чтобы благословить брак своей племянницы Екатерины со вторым сыном Франциска I.

На пристани уже шумела толпа, готовясь приветствовать вновь прибывших. Марселю давно были известны флаги и герб Флоренции, но не только потому, что у города красной лилии были здесь торговые склады, а потому, что он до сих пор не мог забыть удивительной галеры, украшенной драгоценными камнями, которая восемь лет назад привезла для Франции еще одну королеву. Прибывшая в этот день галера была куда более скромной, но гостей встречал лично сам вигье вместе с Анжело Росси, представителем дома Медичи, в чьем доме путешественники собирались ненадолго остановиться. Джованетти очень спешил.

Лоренца поблагодарила капитана за благополучное путешествие и была представлена двум нотаблям Марселя. Оба южанина дуэтом принялись петь хвалы белизне ее кожи, похожей на слоновую кость, великолепию волос, впрочем, старательно заплетенных и спрятанных под кружевной наколкой, черным бриллиантам глаз, нежным лепесткам губ... Они так увлеклись, что посол весьма сухо им напомнил: свои хвалы они обращают к девице из благородного дома, привыкшей к скромности. В эту минуту из своей каюты вышла поддерживаемая с двух сторон Бибиеной и Ноной донна Гонория, и концерт был окончен. Самый изощренный льстец не придумал бы, как воспеть бульдожье лицо, пожелтевшее от нескончаемых рвот и ставшее еще более отталкивающим на фоне белого воротника; злобные, цвета яблочных семечек, глазки и фигуру, похожую на кубышку, обернутую черным шелком, которой никакой корсет не помог бы обозначить талию. Как только галеру перестало качать, Гонория обрела присутствие духа и присущее ей высокомерие: она едва кивнула в ответ на смущенное приветствие нотаблей, смерив мужчин недовольным взглядом, и произнесла недовольным тоном:

— Я буду крайне удивлена, если что-то придется мне по душе в этой стране варваров. Нужно лишиться разума, чтобы расстаться с Флоренцией и отправиться в северные края, от которых, кроме ревматизма, ничего не дождешься. Я сейчас очень хотела бы улечься в настоящую кровать... Если только вы знаете, что это такое!

Анжело Росси принялся ее успокаивать, обещая, что очень скоро она будет лежать в самой лучшей кровати, а Лоренца, смущенная бестактностью тетушки, попыталась извиниться за нее, сославшись на тяготы путешествия. И тут же услышала гневный голос:

— Не смей вмешиваться! Знатные дамы не нуждаются в мнениях юниц вроде тебя! Тебе бы на коленях меня благодарить за то, что я пошла на невыносимые страдания, чтобы ты явилась сюда по-человечески, а не в качестве «посольского багажа» сьера Филиппо.

Щеки девушки вспыхнули от гнева. Похоже, ей придется еще тяжелее, чем она думала.

— Будьте справедливы, тетя Гонория, я никогда не требовала от вас подобных жертв ради...

— Ради того, чтобы кокетничать с мужчинами, как поступала твоя матушка!

Ну, это уж слишком! Темные глаза метали молнии.

— Как вы смеете? О моей матери, которая носила имя Медичи!

— Она была незаконнорожденной! Ты поступишь разумно, если не будешь упоминать о ней.

Посол счел, что настало время вмешаться.

— Уверен, — начал он сурово, — что подобные разговоры не будут одобрены при французском дворе. И поэтому вынужден умолять вас, донна Гонория, никогда больше не вести подобных бесед, иначе...