Эльза Вернер - Отзвуки родины

Но среди этих ужасных звуков войны и зимних бурь уже ощущалось дыхание весны: прошли первых три месяца года.

В Мансфельде граф Оденсборг вступил в управление всеми имениями и, надо отдать ему справедливость, энергично держал в своих руках бразды правления. В последние месяцы все круто изменилось здесь, и «немецкие традиции» были окончательно вытеснены отовсюду. Служащих он большей частью переменил: где можно было быстро провести увольнение, это было сделано без промедления, а от оставшихся старых служащих требовалось безусловное подчинение, и это неукоснительно исполнялось, так как все знали, что в противном случае они безжалостно будут уволены. Военные действия и наступление союзной армии не испугали графа, и он ни на шаг не отступил от намеченного пути, а наоборот, еще энергичнее отстаивал свою позицию, находя здесь, как и всюду, твердую опору в наместнике Хольгере, постоянно поддерживавшем его своим авторитетом.

В этой части страны еще неограниченно господствовали датские власти; во всех замках, во всех деревнях властвовали датские войска, и тяжелая железная десница подавляла немецкое население.

О молодом владельце мансфельдского майората почти никогда не упоминалось, да и хозяином он был только по названию. В имениях все уже давно знали, что он предоставил все управление отчиму, никогда не противоречил его распоряжениям и даже не беспокоился об этом. Его поведение, так резко отличающееся от поведения его родных земляков, было, по-видимому, крайне неприятно Гельмуту и мучило его, но он ничего не предпринимал, чтобы как-то изменить положение вещей. В то время как все население, от богатого помещика до самого бедного мужика, с лихорадочным напряжением следило за ходом войны, Гельмут играл вполне пассивную роль; но то обстоятельство, что он предоставил все управление отчиму, слишком ясно показывало, на чьей стороне он стоял.

Овдовевшая баронесса находилась еще в замке; уже в декабре она хотела переселиться в Викстедт, но возникли непредвиденные препятствия. Старуха тяжко заболела, в течение нескольких недель была прикована к постели, а когда, наконец, опасность миновала, она поправлялась так медленно, что о переезде не могло быть и речи. Смерть мужа, с которым она прожила больше полувека, поведение Гельмута, ставшего игрушкой в руках отчима и находившегося в союзе с врагами своей страны, забота о будущем внуков — все вместе угнетало баронессу и мешало ее выздоровлению.

Граф Оденсборг воспользовался болезнью баронессы, чтобы совсем обособиться с пасынком от остальной семьи. В связи с войной и различным отношением к ней это было даже облегчением для обеих сторон, а в обширном замке хватало места для двух больших хозяйств. Граф и Гельмут занимали верхний этаж и выписали себе прислугу из Копенгагена, между тем как баронесса осталась в своем прежнем помещении.

Гельмут, конечно, ежедневно являлся на несколько минут справиться о здоровье бабушки и перемолвиться с ней несколькими словами, если позволяло ее состояние, но это была единственная связь, которая еще соединяла его с родными, а при этих посещениях больной старались избегать все более серьезных и продолжительных разговоров. Оденсборг же видел своих соседей, только случайно встречаясь с ними на лестнице или в парке, и отделывался в таких случаях несколькими вопросами о положении больной и холодно-вежливыми приветствиями.

Апрель только что начался; день был пасмурный и довольно прохладный. По небу ползли темные тучи, спокойное море чуть подергивалось легкою рябью, а даль скрывалась в тумане.

На лесной опушке показалась одинокая фигура. Это был Лоренц. Он вышел на прогалину, откуда просматривались берег и море. Старый ученый, более тридцати лет проживший в семье Мансфельдов и деливший с ними горе и радость, некогда приехал в замок в качестве воспитателя детей покойного барона и, в конце концов, остался там, найдя в нем и семью, и родину. На его глазах вырастало уже второе поколение, и он принял на себя воспитание и учение Отто, с тех пор как тот поселился в доме дедушки.

Лоренц обычно совершал свою прогулку медленно и задумчиво, сегодня же он почти бежал, пугливо озираясь по сторонам, и вдруг остановился, потому что с лесистого холма, небольшим мысом вдававшегося в море, спускался человек, по виду охотник, так как за плечами у него было закинуто ружье.

— Арнульф! — воскликнул старик, узнав охотника, — слава Богу, что я нашел вас! Я только что хотел бежать к вам.

— Бежать? Для чего? — спокойно спросил Арнульф, спустившись с холма.

— Вы еще спрашиваете? Разве вы не слыхали выстрелов?

— Конечно. Там что-то случилось у Штрандгольма, и дело было, кажется, жаркое. Здесь не простая стычка сторожевых постов, тут посерьезнее.

— Да, с каждым днем становится все страшнее и страшнее! — вздохнул доктор. — Нельзя выходить из дома, если хочешь остаться жив. Я спокойно иду прогуляться, не думаю ни о чем дурном, и вдруг невдалеке от меня происходит сражение.

— Да ведь так и надо! — последовал довольно невежливый ответ. — Во-первых, вовсе не так близко — по крайней мере, на час расстояния, а, во-вторых, у Штрандгольма вообще не может произойти сражение, разве какая-нибудь стычка.

— Но ведь это может дойти сюда, мы случайно как-нибудь будем втянуты в это, а когда солдаты приходят в ярость, они не щадят ни врагов, ни друзей.

— Ну, это вовсе не так страшно, — с легкой насмешкой промолвил Янсен. — Вы со своими седыми волосами застрахованы от врагов и друзей.

— Вы полагаете? — успокоился старый учитель. — По мне видно, что я мирный человек, но именно у меня такой воспитанник, который только и бредит сражениями и битвами. Два часа тому назад он уехал с сестрой в Кинкстедт, и если только услышит выстрелы…

— Тогда, наверное, не вернется назад, — закончил Арнульф. — Когда Отто чует вблизи нечто вроде сражения, он готов ринуться именно туда. Но схватка, должно быть, окончилась; вот уже полчаса, как все спокойно.

Лоренц, вероятно, не вполне еще доверял спокойствию; он начал спускаться к берегу, чтобы лучше осмотреться, и вдруг изумленно воскликнул:

— Вот идут Отто и Элеонора!

Янсен обернулся с непривычной для него живостью; в следующее мгновение он уже стоял рядом с Лоренцом, и его взор устремился на береговую дорогу, проходившую у подножия лесистого холма. Там действительно шли брат и сестра; они, в свою очередь, заметили обоих и ускорили шаг.

— Вы слыхали выстрелы? Они были со стороны Штрандгольма, — закричал Отто, перегоняя сестру. — Наши немцы подвигаются все ближе! Все леса принадлежат к мансфельдским имениям; это — первое сражение на нашей земле!

— Мне, право, кажется, Отто, что вы радуетесь этому, — с ужасом сказал Лоренц, но его воспитанник надул губы и с сердцем резанул по воздуху бичом.