Кейт Фернивалл - Жемчужина Санкт-Петербурга

Фриис увидел стремительно приближающуюся красную волну, над которой сверкали сабельные клинки. Тут же стало слышно лошадиное ржание и бешеный цокот подков. Йенс понял: это конец. От такой мысли у него потемнело в глазах, а горло сдавило так, что он начал задыхаться. На подавление мятежа были посланы войска. Значит, Николай II решил не идти на переговоры. Раздались хлопки выстрелов. Улицу охватила паника, люди, пытаясь спастись от сабель, бросились кто куда, но их было слишком много. Началась давка. Йенс увидел, как споткнулся и упал какойто молодой парень, в следующий миг он скрылся под ногами мечущихся рабочих. Йенс пустил Героя вперед, прокладывая его широкой грудью дорогу к парню, чтобы дать тому возможность подняться, и тут же услышал сзади предостерегающий крик Попкова. Он стремительно развернулся и едва успел отклониться — прямо перед его носом просвистела в воздухе сабля. Отряд гусар на всем скаку врезался в толпу рабочих, и стальные клинки обагрились кровью. Йенс увидел Попкова — тот, хоть все еще сидел в седле, прижимался вместе со своей лошадью к стене, и одна рука его была залита кровью. Перед ним светловолосый капитан гусар замахивался саблей, собираясь нанести второй удар. Это был Чернов. Йенс бешено дернул поводья. Расталкивая забастовщиков, он подлетел к капитану и в последнюю секунду рванул голову Героя в сторону, заставив его врезаться в черного гусарского жеребца. Дуга, по которой опускалась сабля, немного, совсем чутьчуть, сдвинулась, но этого оказалось достаточно. Направленный на горло Попкова удар, который должен был снести с плеч его голову, пришелся на лицо.

Ничего не слыша, кроме биения своего обезумевшего сердца, Йенс в ярости ударил капитана кулаком в грудь. Тот вылетел из седла и рухнул на землю. Попков завалился вперед, заливая шею лошади кровью. Но Йенс одной рукой подхватил своего охранника и удержал в седле, а другой схватил выпавшие поводья. Героя не пришлось направлять. Он сам пошел сквозь толпу рабочих, которые, опомнившись, стали противостоять натиску гусар. Железными прутьями против сабель и винтовок воевать трудно, но на их стороне было численное превосходство. Все больше и больше седел пустели.

Оказавшись в какомто переулке, Йенс быстро спрыгнул с лошади и, схватив Попкова за плечо, почувствовал, что оно дрожит. Жив! Слава Богу! Фриис осторожно поднял голову здоровяка и в ужасе отшатнулся. Лицо казака превратилось в маску из запекшейся крови, и кровь продолжала хлестать из страшной раны, проходившей через глаз. Бешеная ярость и жалость вспыхнули в груди Йенса, но руки его не мешкали, когда он сорвал с себя шарф и крепко перевязал голову Попкова, оставив открытым только уцелевший глаз. Этот черный глаз Лев то прикрывал, то широко распахивал, пытаясь сфокусировать взгляд. Его огромное тело покачивалось в седле, и он в любую секунду мог лишиться сознания.

— Держись, Попков, — приказал ему Йенс. — Я отвезу тебя домой.

Он снял с себя ремень и привязал им руки казака к шее лошади. Потом, с поводьями Попкова в руке, запрыгнул на Героя.

— Попрежнему стоите у меня на пути, Фриис.

Йенс повернулся на голос. Посреди дороги стоял с винтовкой в руках человек в длинном пальто и с твердым лицом. За ним толпился целый отряд мужчин с красными повязками на рукавах.

— Прочь с дороги, Аркин.

У Йенса не было времени разговаривать с мерзавцем. Он рванул вперед, ведя в поводу лошадь Попкова.

Внезапно грянуло несколько выстрелов. В узком переулке они прозвучали оглушительно, и, возможно, изза этого он не услышал ни ржания, ни визга боли. Герой просто сильно вздрогнул и упал на землю. Сначала подкосились его передние ноги, потом, после короткой борьбы, опустилось и все тело.

— Нет, нет, нет! — заорал Йенс, выпрыгнув из седла. Он бросился на колени рядом с головой коня и схватил длинную морду. Но темные глаза уже затуманились, широкие ноздри перестали выдыхать воздух. — Нет! — взревел Йенс, вскочил и резко развернулся к Аркину.

— Я долго ждал этой минуты, — криво улыбнувшись, обронил бывший шофер и ударил Йенса в голову прикладом винтовки.

Руки Валентины дрожали. Но не от вида глаза Льва Попкова, который лежал в миске на кухонном столе, не от вида крови и костей черепа, которые проглядывали в жутком разрезе, проходившем по диагонали через его лоб. Не от понимания того, чего стоило казаку в таком состоянии вернуться домой, чтобы сообщить ей, что произошло. И смерть Героя тоже не была тому причиной.

Ее руки дрожали от мыслей о Йенсе.

Она вымыла голову Попкову, извлекла искалеченное глазное яблоко и прополоскала глазницу обеззараживающим раствором. Потом влила в казака бутылку водки. Только после этого здоровяк смог говорить.

— Аркин его взял, — промычал он.

Аркин его взял.

Руки ее ходили ходуном, и она представила себе колено Аркина, разбитое вдребезги пулей, выпущенной Йенсом. Валентина налила себе стакан водки.

Йенс почувствовал во рту привкус крови. Это было первое, что он ощутил. Обрывками воспоминания начали возвращаться, пока разум его не заработал, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, и вскоре он уже перестал успевать за своими мыслями, перестал понимать образы, которые сыпались из его памяти.

Он резко открыл глаза.

Тюремная камера.

За железной решеткой на потолке — тусклый желтый свет. Металлическая дверь со смотровым окошком на уровне глаз и окошком для еды на уровне пола — вот и все, что могло привлечь внимание в этом маленьком помещении. Каменные стены, в одном углу — ведро, в другом — таз, и узкая койка, на которой он лежал. Голый вонючий матрас и единственное покрывало.

Вдруг заболела голова. Изображение в одном глазу расплылось, Йенс почувствовал на щеке засохшую кровь, черным крабом вцепившуюся в кожу. Он поднялся с койки, и камера у него перед глазами завертелась. Все же Йенсу удалось дойти до двери, и он несколько раз грохнул кулаком.

— Аркин, сволочь, открой дверь!

Он стучал час. Или два? Этого Йенс сказать не мог, но у него заболела рука и лопнула кожа. Пока он был без сознания, его разули, поэтому стучать больше было нечем. Он медленно опустился на пол, чувствуя спиной холод железа, и наконец его голова начала соображать.

Всего один раз Аркин наведался в тюремную камеру. Пока тянулись однообразные дни, Йенс слышал, как открывались другие железные двери, слышал шаркающие шаги в коридоре, слышал окрики тюремщиков и иногда тихие стоны заключенных. Если ктото из бедолаг начинал кричать, его крик почти мгновенно обрывался.

Йенс коротал дни в своем полутемном мире в одиночестве. Людей он не видел. Пищу и воду ему дважды в день пропихивали через нижнее окошко в двери. Утром — жидкая каша, вечером — бульон. Когда в нем попадался какойнибудь хрящ или кусок капустного листа, это было настоящим праздником. Ведро опорожнялось каждый день утром, его забирали через то же окошко. Часть дневной порции воды Йенс использовал для того, чтобы мыться. Вода для него стала роскошью. Опуская кончики пальцев в воду, он думал о том, сколько за свою жизнь он израсходовал воды попусту. Теперь он чувствовал себя, как те обитатели городских трущоб, которые собирались вокруг колонки во дворе и радовались каждой капле.