Полина Федорова - Дороже титулов и злата

— Да меня даже в России тогда не было, — растерянно произнесла она, — что я могу знать о том? Павел Петрович в те годы первым браком был женат на Гессен-Дармштадтской принцессе Вильгельмине, то есть Наталии Алексеевне, упокой Господи ее душу.

— Я знаю, матушка, и все же прошу меня выслушать. Как вы, возможно, знаете, этот злодей Емелька Пугачев самозванно объявил себя императором Петром Федоровичем, отцом Павла Петровича, спасшимся якобы от смертельных козней неверной супруги своей императрицы Екатерины. Замыслено им было низвергнуть императрицу с престола, принять трон и раскрыть свои объятия для сына-цесаревича.

— Что за бредовые прожекты! Никогда о сем Павел Петрович мне не рассказывал.

— Возможно, он хотел забыть о неосторожных шагах, допущенных им в опасной интриге.

— Каких шагах? — опять встревожилась императрица, обеспокоенно наблюдая за неторопливыми передвижениями сына.

— Смертельно опасных, — веско ответил Александр Павлович. — За них мог поплатиться головой даже он. Есть подозрение, что батюшка вступил в письменные сношения с Пугачевым и подстрекал его к бунту.

— Но ведь это только подозрения?

— При царствовании Екатерины, слава Богу, никаких фактов, подтверждающих это, не всплыло…

— Договаривайте, — поторопила сына Мария Федоровна.

— Недавно мне донесли, что есть вероятность появления неких посланий батюшки к Пугачеву.

— Как такое возможно? — изумилась императрица.

— В начале сего года некто сэр Клайд Ратленд, британский подданный, — начал Александр Павлович, будто читая некое донесение, — обратился через Академию наук с прошением произвести археологические изыскания на некой Соколовой горе, что рядом с Саратовом, для поиска следов какого-то золотоордынского города. Не находя в сем этом ничего предосудительного, разрешение англичанину было дано. Однако, скорее по привычке, был к сим изыскательским работам приставлен человечек из Экспедиции секретных дел — за иностранными подданными на нашей земле присмотр необходим. От него и получены тревожные донесения.

— Да чем нам те бумаги могут грозить? Сколько воды с тех пор утекло, — попыталась успокоить сына Мария Федоровна.

— Потрясением государственных основ! — с негодованием воскликнул император, и в его глазах сверкнули голубые молнии. — Революция во Франции с меньших мелочей начиналась! Письма наследника престола к черни с прямыми подстрекательствами к бунту — удар по репутации русского императорского дома. Немыслимый прецедент в истории Европы. Обстановка политическая и так не проста, Священный Союз только создан и лишь набирает силу. Мы не можем рисковать из-за вздорных бумажек, написанных в минуты отчаяния и бессилия.

— Я-то чем могу помочь?

— Необходимо получить и уничтожить компрометирующие документы. Доверить эту миссию возможно не всякому, а только смелому, хладнокровному человеку, желательно близкому к императорскому дому, лучше связанному с нами кровными узами, что бы не было искушения воспользоваться полученной информацией.

— Ну уж это, Александр, точно не мой портрет, — попробовала пошутить императрица.

— Но вы знаете такого человека.

— Кого же?

— Вновь обретенного нашего родственника господина Тауберга. Он аттестуется как человек надежный и бесстрашный. Выводить щекотливую ситуацию на официальный уровень опасно, а вы вполне можете в приватном порядке обратиться к нему с просьбой. Я же окажу его миссии любое содействие.

Императрица несколько секунд размышляла, потом согласно кивнула.

— Звучит разумно. Пригласите на днях Ивана Федоровича во дворец. Я поговорю с ним.

— Стоит ли ждать? Дело не терпит отлагательства, а посему, уж не обессудьте, матушка, я распорядился вызвать Тауберга немедленно. — Император шагнул к висящей у дивана сонетке. — Он ждет в приемной.

— Что же мне ему сказать? — вопросительно взглянула на сына Мария Федоровна.

— Не вдаваясь в детали, сообщите суть дела и направьте к моему флигель-адъютанту полковнику Закревскому, для получения подробных инструкций.

Император нетерпеливо дернул за сонетку. Дверь мгновенно отворилась, пропуская важную фигуру камер-лакея, немедленно склонившуюся в низком поклоне.

— Пригласите подполковника Тауберга, — кивнул он и повернулся к Марии Федоровне. — Я удаляюсь, матушка, дабы не нарушить частного характера вашей беседы.

Когда одна из дверей кабинета закрылась за его величеством, другая отворилась, пропуская статного человека в мундире Вологодского Конного полка, мало не двух метров ростом, со светлыми пепельными волосами и невозмутимым взглядом сумрачных голубых глаз.

Так обозначилась судьба Ивана Федоровича Тауберга на ближайшие несколько месяцев.

Отойдя от костра, Голицын сразу почувствовал свежесть ночи. Несуетно и едва слышно шуршала, просачиваясь сквозь прибрежную гальку, речная волна; лунный свет, освещая тропинку, что наискось поднималась по холму, громко именуемому Соколовой горой, навевал умиротворенное и неспешное течение мыслей. И, черт побери, на душе вдруг стало так покойно и благостно, будто и не было никогда в его жизни прошлой суеты и интриг света, казавшихся сейчас такими никчемными и пустыми.

А может, и не было никакого князя Голицына с его спесью, вечными долгами, кутежами и девками, от коих наутро воротило с души, когда стыд, хоть и нечастыми всполохами, но все же обжигающий душу, благополучно заливался водкой? Не было петиметра и циника Антоана, своими выходками будоражившего мнение общества и служившего притчей во языцех во многих великосветских гостиных обеих столиц? А был некий чиновник четырнадцатого класса Мечислав Феллицианович со сладкой фамилией Марципанов, судя по которой, являлся он либо выходцем из малоросских кондитеров, либо из мещан, либо вообще вырос из племени бурсаков и семинаристов. И жизнь, что была до появления господина Марципанова — обыкновенный сон, ушедший в небытие, когда господин этот зримо и осязаемо обозначился на этом свете. И чувствовал он здесь себя вполне сносно.

Когда тропа круто забрала вверх, а затем вывела на небольшое плато-лещину, Голицын увидел по левую руку расплывчатый свет. Он подошел ближе. Оказалось, это горел лампион в палатке. А затем он услышал английскую речь. Разговаривали двое.

— …поговорка у них есть такая: не было ни гроша, да вдруг алтын.

— А что такое алтын?

— Три копейки.

— Да, вы правы. Искали остатки золотоордынского города, нашли шкатулку с письмами императора Павла к разбойнику и самозванцу…

— Пу-гат-че-фу, — произнесли в палатке с трудом.

— Да, Пугатчефу, — повторил другой голос.

— И эти письма, дорогой Джозеф, попади они в руки заинтересованных лиц, могут натворить массу неприятностей для той страны, в которой мы находимся.