Полина Федорова - Дороже титулов и злата

Антоан неторопливо и, как всегда, изящно опустился на стул, улыбнувшись бабеньке лукаво и задорно, и даже как будто подмигнул ей. Или Грушеньке это только показалось? Поднять на него глаза она не смела, но взгляд невольно то и дело скользил в ту сторону. За прошедшие дни девушка успела заметить, что Мечислав Феллицианович не только сам пригож, но и за что бы ни взялся, делает все это с какой-то неуловимой фацией. Вот сейчас вилку берет, а у нее мурашки по спине побежали. И руки у него белые, гладкие, пальцы длинные, изящные, а кисть сильная. Так и тянет к ним притронуться, хотя более хочется, чтобы он прикоснулся к ней…

Аграфена вполне могла предаться грезам наяву, потому как за столом наступило молчание, и слышен был только стук столовых приборов о фарфоровые тарелки. Трапеза началась. Покушать Иван Афанасьевич любил плотно и вкусно. Посему стол ломился от яств. Поскольку день был скоромный, поданы были щи с гречневой кашей, подовые пироги из толченой муки с зайчатиной, бараниной, вязигой и рыбными молоками да жареные бараньи лопатки и соленая яловчина.

На сем блюда переменялись рассольным из осетрины, жареной бараньей печенкой, иссеченной с сочным золотистым лучком; говяжьим студнем с чесночком и хреном да зернистой икрой, вареной в уксусе и маковом молоке.

Имелись на столе тестяные левашники и перепечи в масле, паштет из куриных пупков, котлома с патокой, леваши из черники, брусники и малины, пряники и коврижки. Запивались яства медвяным да ягодным квасами, ячменным пивом собственного, конечно, варения, да ставленым ароматным медком. Для гостя же ученого вынуты были из самых, верно, загашных мест, венгерское и рейнское вино, качества вполне уместного даже и на губернаторском рауте. Словом, не обед, а сказка из седой русской старины.

Мало-помалу зажурчал разговор, о погоде, о недавно пришедшей партии чая, о барышах, а главное о вчерашнем происшествии на рыбной ловле. С неиссякаемым энтузиазмом Петруша в двадцатый раз взахлеб рассказывал о коварном язе, холодной воде и геройстве князя Голицына, то бишь господина Марципанова. Груша слушала вполуха, мечтательно гоняя по тарелке зеленую горошину. Встрепенулась, лишь услышав голос Мечислава Феллициановича:

— А что за люди на горе бивуаком стоят, я вчера на них нечаянно наткнулся? — спросил он, обращаясь более к Ивану Афанасьевичу.

— В городе гуторят англичане какие-то, тоже, как вы по ученой части приехали, — отозвался тот. — У подрядчика Никифорова артель копателей наняли. Недели две как в земле ковыряются.

— А что англичане в Саратове забыли? — удивился Голицын.

— Город древний ищут, — вступила в разговор бабенька. — В дальние времена, при ордынском еще иге, сказывают, на Соколовой горе город большой стоял, потом его то ли забросили, то ли сожгли. Ничего не осталось.

— Красивое место. С военной точки зрения — весьма удобная позиция. Говорят, там пугачевская ставка была? — поинтересовался Антоан, пытливо взглянув на Селиванова-старшего.

— Была, — неохотно ответил тот. — Батарея там его стояла, по городу палила. Многие среди нас его и вправду за императора Петра Федоровича принимали, потому и передались ему. А он разбойник, как вошел в город, колодников да воров из острога повыпустил, хлебные да соляные амбары растворил, дома разграбил, народу сколько извел… Беда. Казнил и миловал, пока сам в бега не ударился. Спаси нас Господи от смуты, — подвел итог Иван Афанасьевич, широко перекрестился и поднялся из-за стола.

Следом за ним потянулись и остальные. Уже в дверях столовой Антоана окликнула бабенька.

— Мечислав Феллицианович, я завтра ближе к полудню по лавкам и магазинам намереваюсь проехаться, может, составите мне компанию?

— Любой ваш каприз, несравненная Аграфена Федоровна, — мгновенно откликнулся Антоан. Маленькая старушка все более и более завоевывала его привязанность, ну, если предположить, что он способен испытывать столь мало привычное для него чувство.

— Вы меня очень обяжете. Вот и Грушеньку с собой прихватим, нечего ей целыми днями взаперти просиживать.

Где-то внутри у князя прозвучали тревожные колокольчики. Видеть Грушу для его натуры было не легким испытанием, как будто дразнишь голодного тигра куском мяса, так и подмывает выйти из роли праведника господина Марципанова и выпустить на вольные хлеба распутника и обольстителя князя Антоана Голицына. Допустить этого было нельзя. Как бы велико ни было искушение. И чтобы не проиграть в борьбе с самим собой, действовать надо было быстро и без всяческого промедления. А посему, поднявшись наверх в свои незатейливые апартаменты в самом решительном настроении, он велел позвать Африканыча. Тот появился в мгновение ока, торопливо вытирая бороду от остатков обеда.

— Багаж мой прибыл? — огорошил его странным вопросом Голицын.

— Прибыл. Только распаковывать ваш гардероб я не стал, — начал объяснять дядька и, неодобрительно глянув на старый комод, добавил: — Ему и места-то тут не хватит.

— И не распаковывай. Мы уезжаем.

— Как? Куда? — оторопел Африканыч.

— Завтра, ближе к вечеру, в Озерки. Прикажи приготовить мою коляску, — кратко пояснил Антоан.

— С чего б это вдруг? — пытливо глянул на него дядька. — Какая муха вас укусила? Чем у Селивановых вам не любо? Они же на вас надышаться не могут, — пожевал он губами. — Да и трактат научный здесь писать сподручнее, все под рукой: и ловли, и язи, и утопленники.

— Нечего зубы скалить! — оборвал его Антоан, ни с того ни с сего пнув ногой ни в чем не повинный комод. — Уехать мне надобно!

— Да что ты, Антоша, что ты, — обеспокоился Африканыч. — Надо так надо. В четверть часа все соберу.

— Степан, — еле сдерживая раздражение, сказал князь, — не надо в четверть часа, я сказал «завтра к вечеру», а пока никого не беспокой и никому ничего не говори.

— Как же так, барин? Мы что, у Селивановых ложки серебряные сперли, коли так тайно в путь собираемся?

— Да что же это такое! — не выдержал Антоан. — Совсем нюх потерял, старый! Будешь перечить — собственноручно выпорю! В деревню сошлю!

— Окромя Озерков, вам меня ссылать некуда, — вздохнул Африканыч. — А пороть… ну, выпори, авось полегше станет, Антоша.

Голицын еще раз саданул сапогом, только уже по двери, и не заметил, как ноги сами собой вынесли его из дома. Внутри все корежило и горело огнем, и он не знал, куда и зачем идет, да что идет, почти бежит. Ему вдруг стало казаться, что где-то здесь, на этой улице или той, за тем или, возможно вон тем, поворотом, откроется что-то до зарезу необходимое, нужное, как… как глоток воздуха для утопающего. «Забыть, забыть о прошлом», — пронеслось в его голове в тот миг, когда он, поворачивая за угол, врезался в какого-то человека. Князь шагнул назад, поднял голову, взгляд его скользнул по зеленому с красным мундиру Вологодского Конного полка и уперся в ненавистные, хмурые, как курляндское небо, глаза Ивана Федоровича Тауберга…