Анна О’Брайен - Меч и корона

Я приказала себе не думать о нем.

Но шли недели, вестей не было, и я тревожилась все сильнее. Не было никакой уверенности в том, что мы увидимся до того, как он уедет за море воевать. А что потом? Если он укрепится в Англии, если разобьет Стефана в битве или сумеет с ним договориться, что из этого воспоследует? Не станет ли выбор жены-англичанки более дальновидным ходом для претендента на английский престол? Я побаивалась, что так и случится, и заранее проклинала эту не знакомую мне даму.

Одно дело — давать обещания и дарить золотые ожерелья, совсем другое — действовать из политического расчета, коль желаешь добыть себе королевство.

Кроме того, Анри может в любой момент погибнуть на поле брани… Или корабль его может перевернуться, увлекая за собой в пучину команду и всех пассажиров.

Я давала волю своему беспокойству, только оставаясь наедине с собой. О нашем с Анри договоре никто не знал, да мне и небезопасно было говорить о нем. Это я понимала ясно. Поделиться такой тайной с кем бы то ни было — значит сделать ее всеобщим достоянием. Даже когда ко мне приехала погостить Аэлита, я не смогла пошептаться с ней, как прежде, о своей тайне. А уж Агнесса и вовсе не годилась в поверенные моих сомнений и страхов. Слишком уж все было зыбким, слишком опасным. Если наши намерения пожениться и тем объединить Аквитанию с Анжу и Нормандией дойдут до слуха Людовика, он перевернет землю и небеса, лишь бы помешать нам. Внезапное вторжение французского короля в Нормандию поставит под удар все надежды Анри.

Но отчего же этот человек хотя бы не напишет мне? Зачем держать меня в тревоге и неопределенности?

Аэлита жаловалась, что со мною стало неинтересно, а когда она пригрозила уехать и оставить меня вариться в собственном соку, я встряхнулась и взяла себя в руки. Что толку тревожиться о том, что мне не подвластно? Сейчас я совершенно самостоятельна. Я — правительница Аквитании, пора мне и вести себя как подобает. Давно минули те дни, когда передо мной были закрыты двери королевского совета. Не без радости занялась я отменой всех тех законов и установлений, которые ввёл здесь Людовик. Указы издавала от собственного имени, дабы подчеркнуть свою самостоятельность. Так, с превеликим удовольствием я отменила указ о дарении леса Ла-Севр монастырю Сен-Мексен, а затем без промедления пожаловала его снова, но уже своей властью и ради собственного удовольствия. Все это было совершенно незначительно в свете предстоящего брака с анжуйцем, однако какое удовольствие я испытывала, когда имя Людовика Капетинга стиралось со скрижалей Аквитании, а вместо него вписывалось мое имя!

Эти занятия позволили мне отвлечься от дум о том, что мое знакомство с Анри Плантагенетом может безвременно завершиться, так толком и не начавшись.

Прислушавшись к голосу сердца, я оставила Аэлиту в Пуатье, а сама съездила ненадолго в замок Белен, недалеко от Бордо — там появилась на свет я, там же на кладбище покоилось, согласно моим распоряжениям, дитя, нареченное Филиппой и едва успевшее сделать на этом свете один-единственный вздох. На могилке стоял простой надгробный камень, и высечено на нем было только имя — кто, кроме меня, посетит это место скорби? Я поплакала, надежно закрыв лицо вуалью. Поплакала о малышке и о самой себе. И о Раймунде, князе Антиохийском.

То был последний раз, когда я позволила себе роскошь лить слезы о делах давно минувших дней. Теперь мне надо было смотреть только вперед, что бы ни ожидало меня там.

— К вашим воротам, госпожа моя, приближается военный отряд, — доложил мне дворецкий.

Прошло уже шесть недель с того дня, как Анри Плантагенет расстался со мной на парадном дворе; теперь май клонился к концу, и сгущавшиеся вечерние сумерки быстро переходили в ночную мглу.

— Отряд невелик, но ни значков, ни флагов не видно. Не открываем ворота? Время позднее, негоже оставлять людей на ночь за стенами, да только неведомо, кто они такие…

— Не открывайте ворота.

Я не стала тратить ни сил, ни слов на то, чтобы разыгрывать недоумение. Я уже знала об этом отряде, и вовсе не потому, что Анри меня заранее предупредил — нет, в том он не видел никакой нужды, — а потому, что мои дозорные сообщили, что он едет к нам с малым отрядом своих анжуйцев. Благодаря этому у меня было время поразмыслить, какой прием ему оказать, и я вовсе не была настроена проявлять гостеприимство.

Нет, я понимала, чем все закончится — кто бы этого не понял, находясь в моем положении! И все же мне хотелось проявить неуступчивость. Мне было очень интересно посмотреть, как поведет себя при этом он. После долгой жизни с предсказуемым Людовиком Анри Плантагенет оставался для меня совершенной загадкой.

Потому я велела не открывать ему ворота. Он ведь и сам не ожидает, что я стану открывать ворота замка неизвестному отряду воинов, да еще после наступления ночи, верно? «Не открывайте ворота никому», — он сам так сказал. Богом клянусь, так я и сделаю! С моей стороны, разумеется, это было чистой забавой, смешанной с предчувствием чего-то необычного — так мед и пряности смешивают с подогретым вином, и выходит пьянящая смесь, от которой поет сердце и начинает бурлить кровь. Наверное, я хотела испытать Анри. Как он поступит? Вернется в Нормандию и откажется от заключенного между нами соглашения? Нет, я представляю для него слишком большую ценность. Расположится для осады замка? Станет просить или угрожать? Льстить или грозно хмурить брови? На рассвете я получу ответ на эти вопросы.

Со своего наблюдательного пункта, из надвратной башни, я, укрытая от всех посторонних взоров, наблюдала его прибытие всего за несколько минут до того мига, когда все вокруг покрыла непроглядная чернота ночи. Невозможно было не узнать его, скачущего на знакомом гнедом жеребце впереди своих рыцарей. Поверх доспехов накинут длинный плащ, на голове — шлем поверх кожаной шапочки. Вот он спрыгнул с седла. Снял шлем, передал оруженосцу, сдвинул шапочку на затылок. Увидев, что ворота закрыли прямо у него перед носом, он набычился, упер руки в бока и оглядел мои укрепления. Потом потер руками лицо, что-то спросил у человека, стоявшего с ним рядом. И вдруг расхохотался.

Я ожидала, что он вышлет герольда для объявления о своем прибытии, возможно, даже с требованием открыть ворота. Анри же только окинул еще раз долгим взглядом закрытые ворота и безответных часовых, повернулся к ним спиной и резко выкрикнул команды своим воинам. Через час напротив моих ворот вырос небольшой палаточный городок с аккуратными рядами коновязей.

За всю ночь мы не услышали никаких вестей из лагеря анжуйцев, только неумолчный шум: воины устраивались на ночлег, пели песни и грубо хохотали, когда вышибали дно у очередного бочонка пива, разводили походные костры, идо нас доносились ароматы жареного мяса. Подозреваю, что дань заплатили мои стада коров и овец, да и мои винные погреба тоже. Потом явственно послышался женский смех. Я заткнула уши — Анри волен поступать, как ему заблагорассудится.