Елена Арсеньева - Роковая любовь немецкой принцессы

Императрица приказала позвать придворного священника. Он долго находился в комнате умирающей, успокаивал и исповедовал несчастную. Екатерина, нетерпеливо ожидающая священника у двери, сразу же спросила:

– В чем секретном призналась моя невестка?

Ответ духовника великой княгини, избегающего смотреть в глаза императрицы, взбесил ее:

– Я не имею права рассказывать о тайне предсмертной исповеди, ваше императорское величество… Одно скажу: кончина – вопрос не дней, а часов.

Когда ее соборовали и причастили, Вильгельмина велела позвать к себе Разумовского – проститься – и долго смотрела на него с отрешенной нежностью.

Граф Андрей стискивал кулаки, чтобы удержать себя и не броситься на колени перед смертным одром. Нельзя. Если он не берег чести Натальи при жизни, то должен был охранять ее перед лицом смерти. Это был способен понять даже «шалунишка Андре».

Наталья увидела, что взор графа Андрея заволокло слезами, – и счастливо улыбнулась…

На мужа она едва повела глазами. И наконец закрыла их – словно бы с облегчением, что больше не увидит эту нелепую, ненавистную физиономию.

Губы ее еще шевелились, словно она что-то шептала. Граф Андрей приблизился, склонился. С другой стороны наклонился Павел.

– Не сбылось… – выдохнула Наталья. – Я ей не заплатила – и ничего не сбылось!..

Это были ее последние слова.

– Что она говорила?! – рыдая, выкрикнул Павел. – Что?!

Граф Андрей промолчал. Он знал о том давнем гадании, Наталья рассказала ему. Но Павлу Разумовский не стал растолковывать странные слова умирающей. Эта тайна принадлежала только им двоим, любившим друг друга.

Пока граф Андрей недвижимо стоял над телом возлюбленной, а Павел громко рыдал, оплакивая жену, кабинет покойной был по приказу императрицы вскрыт, шкатулка с письмами доставлена к государыне. Екатерина просмотрела их, задержалась взором на строках некоторых посланий, сардонически хмыкнула, увидав список долгов великой княгини, доходивших до трех миллионов рублей, и опечатала шкатулку. В тот же день императрица, цесаревич, принц Генрих, брат Вильгельмины, и все придворные, в том числе граф Разумовский, переехали в Царское Село. Тотчас же после переезда комнаты великой княгини в Зимнем дворце были переделаны и перестроены, а мебель подарена архиепископу Платону, духовнику Натальи, напутствовавшему ее перед кончиной.

Алымушка осталась не у дел и вынуждена была вернуться к Бецкому. Вскоре после этого она вышла замуж за первого же человека, который сделал ей предложение, за Александра Ржевского, поэта, масона, вице-директора Академии наук, вдовца, бывшего старше ее на двадцать лет. Поскольку Александр Ржевский совершенно не походил на то ничтожество, образ которого лелеял в своем воображении Бецкой, и никак не желал подчиняться вздорным порядкам, которые пытался установить для него Иван Иванович, он увез Глафиру в Москву. После их отъезда Бецкого хватил паралич, ускоривший его кончину.

А между тем Павел после смерти Вилли был в страшном горе. Он вел себя как безумный, приближенные и врачи опасались за его рассудок и жизнь. За ним следили, чтобы удержать от самоубийства.

Екатерина встревожилась. Она призвала к себе наследника и, не тратя лишних слов на утешения, вскрыла перед ним запечатанную шкатулку с бумагами Натальи. Выбрала несколько писем, протянула Павлу.

– Что это? – едва проговорил тот дрожащим голосом.

– Читайте.

Запухшими от слез глазами он с трудом разбирал слова. Почему-то это были слова любви, обращенные к его жене. И написаны эти слова были… графом Андреем! Fidиle et sincиre ami!

Павел долго не мог поверить, что держит в руках доказательство измены своей обожаемой жены и своего самого близкого друга. Это закончилось страшной истерикой. Из императорских покоев наследника унесли почти без чувств.

Наутро граф Андрей, как обычно, явился к цесаревичу, однако тот был странно задумчив. Сказал Разумовскому только несколько невнятных слов, сдержанно обнял его – и удалился к себе в опочивальню. И тут же растерянного графа вызвали к императрице.

Екатерина держалась непривычно холодно. Она вручила Разумовскому запечатанный пакет и велела собственноручно доставить в Петербург, фельдмаршалу князю Александру Михайловичу Голицыну.

Когда фельдмаршал вскрыл пакет перед своим высокопоставленным курьером, выяснилось, что письмо Екатерины предписывало графу Разумовскому остаться в Петербурге и принять участие в распоряжениях по погребению великой княгини.

Разумовский решил, что произошла какая-то ошибка. Он написал Павлу, умоляя объяснить причину удаления в такую минуту, когда он так желает быть полезным цесаревичу своей искренней, беспредельной преданностью.

Ответ пришел скоро и был, к ужасу графа Андрея, написан не лично цесаревичем, а секретарем. Смысл послания состоял в том, что приказ императрицы не может быть изменен ни под каким видом.

Графу Андрею осталось уповать только на то, что рассудок Павла помутнен горем, что после похорон все так или иначе уладится…

Тем временем стало известно, что тело покойницы подверглось врачебному вскрытию. Выяснилось, как записала в своем дневнике Екатерина, что «великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова, но часть та, коя должна быть выгнута, была вогнута и лежала у дитяти на затылке. Кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов…».

Между прочим, дитя это было мужского пола. Вильгельмина так и не смогла родить обещанного цыганкою сына…

Как только результаты вскрытия стали общеизвестны, начал возмущаться барон Ассенбург. Он-де удостоверился в свое время у докторов, пользовавших принцессу Гессен-Дармштадтскую, что невеста русского цесаревича была совершенно здорова и не страдала никакими отклонениями.

Но какое это имело теперь значение?..

И вот наконец состоялось погребение Натальи Алексеевны в Александро-Невской лавре (но отнюдь не в усыпальнице дома Романовых!). Павла при этом событии не было – он оставался в Царском Селе. Императрица же на погребении присутствовала.

На другой день она сделала через фельдмаршала Голицына новые распоряжения относительно судьбы графа Разумовского. Однако ему не было велено воротиться в Петербург, как он того ожидал. Графу предписывалось ехать в Ревель и там ожидать решения своей судьбы.

Это была опала. Настоящая государева опала, чего больше смерти страшились в старину царедворцы…

Разумовский уехал, совершенно не зная, сколько месяцев, а может, дней он проживет еще на этом свете.

Между тем смерть любимой жены, а еще пуще – предательство ее и наилучшего друга произвели разительную перемену в натуре Павла Петровича. Из легкомысленного, словоохотливого, непоседливого человека он сделался сумрачным и недоверчивым, крайне подозрительным, что доходило у него порою до мании. И в то же время его неумение ни на чем толком сосредоточиться спасло ему рассудок. Когда – спустя несколько дней после кончины Натальи – Екатерина осторожно заговорила о необходимости поиска новой невесты и упомянула принцессу Софью-Доротею Вюртембергскую, Павел отнюдь не разгневался и не возмутился из-за такой спешки. Он обратил к императрице оживившийся взор и с большим интересом спросил: