Елена Арсеньева - Несбывшаяся любовь императора

– Отравили вы меня, отравили… Сказали, что Асенкову изведете, а извели меня!

«Боже! – чуть не выкрикнул Скорский. – Так вот откуда все пошло… Шумилова причастна к покушению на Варю? Но почему?!»

И тут же эта ошеломляющая догадка была им забыта, потому что с изуродованных язвами и судорогами губ Раиски сорвались совсем уж страшные и пугающие откровения.

– Знаю, знаю, по чьей указке сотворили сие злодейство, – выла она. – Небось Петр Андреич Клейнмихель вам велел за то, что открыла я всем правду: его-де жена Клеопатра Петровна воспитывает императорских детей недозволенных… А где мне теперь искать спасения и справедливости? Уж не пойти ли, не кинуться ли в ножки государыне-матушке, не повиниться ли, не открыть ли ей истину? Тогда всем вам, лихоимцам, воздастся по заслугам!

Скорский так и обмер, услышав это. Что-то подобное до него доходило в виде осторожнейших намеков, которые немедля пресекались. И вдруг в каком-то пошлом купеческом доме услышать такое…

Чернобородый тоже был, судя по всему, напуган, да так, что лишился рассудка.

– Молчи, тварь! – прорычал он, хватая Раиску за горло. – Что ты несешь?! Молчи!

Раиска мотнулась в его руках, пытаясь оторвать его руки от горла, но вдруг обвисла, словно тряпичная кукла, и Скорский понял, что чернобородый в припадке ярости придушил девку.

Скорский стоял ни жив ни мертв. Он ничуть не осуждал чернобородого, однако страшно было то, что теперь еще кто-то знал тайну императора, которая ни в коем случае не должна была быть открыта Александре Федоровне. Он должен пресечь слухи, которые иначе пойдут бродить по Петербургу, а потом и по стране, переползут границу… Имя государя, перед которым преклонялся Скорский, будет опозорено… Он должен заставить замолчать обитателей этого дома. В этом он видел свой долг верноподданного дворянина и благородного человека. Но как это сделать?

В ту минуту, когда он пытался найти решение, растворилась дальняя дверь, ведущая из других покоев, и показалась Наталья Васильевна Шумилова, одетая в траурное платье. Шумилова, стоящая вся в черном посреди этой комнаты, где только что свершилось убийство, к коему и она имела самое непосредственное отношение, показалась Скорскому зловещей кладбищенской птицей, которая прилетела клевать мертвечину. В это мгновение он не мог понять, какая сила принесла его сюда, как он вообще мог пожелать коснуться этого тела, поглядеть в эти глаза, прижаться к этим губам? Наталья Васильевна сейчас стала для него олицетворением всего самого отвратительного и пугающего, что может только встретиться человеку. Однако если бы не его постыдное желание, если бы не судороги уязвленного Варей самолюбия, он не стал бы хранителем тайны, изведать которую не должен никто, кроме него.

И Скорский подумал, что, наверное, правы те, кто уверяет: непрямыми-де путями ведет нас Господь.

– Сергей! – в эту минуту воскликнула Шумилова. – Да ты убил ее?!

– Что было делать, свет мой Наталья? – подал плечами чернобородый, который уже обрел то почти философское спокойствие, которое обыкновенно бывает свойственно всем русским душегубам после совершения ими крайнего злодеяния и придает их жестоким лицам некое загадочное и непостижимое для иноземцев выражение. – Девка не могла уняться и начала бы болтать… Слышала бы ты, что она тут несла про государя императора! Нам не сносить головы, коли выпустили бы ее вон. Господа благодарить надо, что она сюда прибежала из тиятров этих.

– Все так, – кивнула Наталья Васильевна, – да что с мертвой делать? Куда ее девать? Нешто в сарае зарыть, где поленница? Да ведь собаки учуют…

Скорского передернуло от этой деловитости и полного бездушия женщины, которую он намеревался нынче же заключить в свои объятия.

– Известно, кем была эта девка, – продолжала Наталья Васильевна, – известно, что произошло в театре, и вот она мертва… Мало того – убита! Ты ей так шею свернул, что дитя малое догадается – не грибков она покушала, прежде чем помереть.

– Да что же с того? – равнодушно спросил Сергей. – Убита она здесь, да кто это видел? Кто докажет? Если тело здесь отыщут, то да, прицепиться могут, но нам никак нельзя сие допустить, чтоб нашли. Если труп куда-то по-умному отвезти и подбросить, то под подозрение можно и кого-то иного подвести…

При этом он значительно посмотрел на хозяйку, и та радостно всплеснула руками:

– Да ты умен! И впрямь – дело говоришь! Я уж думала, все пропало, не удалось Асенкову под монастырь подвести, однако ж, если труп к театру подкинуть, можно все же ее в грязи замарать. Отравить не вышло, так хоть скандал учиним. Ах, вот жалость, что не Асенковой ты шею свернул!.. Ладно, что попусту сокрушаться. Оберни эту падаль какой-нито рогожкой да вези к театру.

Больше слушать этого Скорский не мог. Ночью порой ему снились кошмары, но кошмарнее этого ничего видеть и слышать не приходилось ни во сне, ни наяву. Поэтому он поступил так, как поступал, когда его начинал душить кошмар. Ночью он срывался с постели, а сейчас ворвался из сеней в комнату и резко проговорил:

– Я этого не допущу.

У Натальи Васильевны и Сергея стали такие лица, словно теперь уже они оба оказались во власти ужасного кошмара, но не видят средства его прервать.

– Это он! – хрипло выдохнул наконец Сергей. – Тот самый сбитенщик! Это он все с ног на голову в театре перевернул, он помешал Асенкову обвинить! Да я его сейчас… – И он пошел на Скорского, засучивая рукава и простирая к нему руки, на которых еще не остыл смертный пот несчастной Раиски.

– Стой! – негромко приказал Скорский, выхватывая из сапога небольшой стилет, который всегда носил с собой. – Стой, или я убью тебя немедленно, и мне ничего за это не будет, потому что ты сам убийца и злоумышленник, так же как и твоя хозяйка. Думаю, она за тебя заступаться не станет, так что стой, где стоишь.

Сергей в сомнении покосился на Наталью Васильевну, но все же замер, меряя Скорского ненавидящим взором.

– Ты что?! – просвистела она страшным змеиным шепотом. – Да ты с ума сошел, Сергей? На кого ты руку хотел поднять?! Греховодник, распутник, пошел вон с глаз моих!

Сергей плюнул под ноги и пошел вон, однако, когда он повинно склонил голову, в черных глазах его просверкнула затаенная усмешка, и Скорский сразу понял, что Сергей не слишком поверил в гневный порыв своей хозяйки. Да и сам Григорий Александрович был очень далек от того, чтобы ей поверить. Притворство звучало в каждом слове Натальи Васильевны, причем она и не слишком старалась притворяться-то.

– Что же вы наделали, – проговорил он с отвращением. – Что вы только задумали, и против кого?! За что вы так ненавидите Варвару Николаевну?! Как вы посмели покуситься на нее? Да вы сами смерти достойны! Я мог бы вас убить так же, как ваш человек убил эту несчастную, – он показал на мертвую Раиску, – и свершил бы благое дело.