Джулия Лейтем - Честь рыцаря

По ступенькам она спустилась в полной темноте. Немного света проходило только через решетку в двери. Опустив свою ношу на маленький столик, она достала ключ, спрятанный в поясе. Звуки шагов внутри камеры узника сразу прекратились. Она сжала зубы, с усилием стараясь повернуть ключ и страшась, что он слишком заржавел от старости. Толкнув дверь, она обнаружила Баннастера стоящим посередине камеры с цепью, свернувшейся змейкой у его ног; на побелевшем лице его была написана ярость. В каменном мешке стало еще холоднее, чем было днем. Ну что ж, она помнила плачевное состояние, в котором он был до того, как провел ночь на страшном холоде. Она внесла куль и поднос и опустилась на колени, чтобы распаковать ношу.

Когда он бросился на нее, она была готова к этому и только заморгала, когда он оказался совсем близко, изрытая проклятия.

Сузив глаза, он уставился на нее сверху вниз.

— Вы не испугались, — холодно сказал он.

— Чего же мне пугаться? — Наверное, этого говорить не стоило. Слишком смело для простой служанки, но в самый раз для женщины из Лиги.

Он нахмурился, и она поняла, что оскорбила его.

— Когда я буду на свободе, — сказал он, — вы узнаете, что такое испуг.

Она удержалась от того, чтобы спросить, уместно ли угрожать людям для человека, который некогда готовился принять духовный сан. Но тогда стало бы ясно, что она больше чем просто служанка и много знает о нем. Его одежда была в порядке, похоже, он не пытался освободиться. Хотя цепь на лодыжке оставляла ему мало возможности для действий.

— Угрозы ничего не изменят, милорд, — мягко сказала она. — Меня пугает другое. — «Моя собственная совесть».

— Кто ваш господин? — снова спросил он.

Не отвечая, она сняла с подноса салфетку. По ее просьбе Джоан приготовила тушеное мясо, которое сейчас было выложено на хлеб. Еще она принесла салат из моркови с бобами, заправленный кислым соусом, и новый мех с вином. Прежде чем положить ложку, она взглянула на освободившийся пустой поднос и обнаружила, что на нем нет ложки.

Она подвинула к нему поднос.

— Мой господин сказал, чтобы я не давала вам ложки, если вы спрячете первую.

Он снова нахмурился и стал ходить туда-сюда, не взглянув на еду.

— Долго вы намерены продержать меня здесь? Меня посчитают пропавшим.

— Я рада, что вы понимаете это, милорд.

— И что это значит?

Она не могла позволить себе разговаривать с ним, не будучи уверенной, что сможет взвешивать свои слова. Почему он ведет себя с ней так неуважительно? Она спокойно вынула из мешка жаровню и небольшой пакет с углем.

— Вы несли все это на спине и еще держали в руках поднос? — спросил он.

Его голос стал мягче, и, к ее смущению, он стал пристальнее разглядывать ее. Она опустила голову, сделав вид, что занята работой.

— Я не хочу, чтобы вы мерзли, милорд. Вы сможете разжечь уголь с помощью факела. В потолке есть маленькое отверстие для выхода дыма.

— Факел вот-вот погаснет. Она кивнула на мешок:

— Здесь вы найдете еще несколько.

— И вы подсказали мне способ бежать отсюда.

Не хочет ли он за этими словами скрыть подавленность? Она посмотрела наверх, туда, где темнота скрывала подлинную высоту потолка.

— Если вы сможете добраться до отверстия, милорд, то убедитесь, что оно не такое большое, чтобы через него мог пролезть человек. И оно не ведет наружу.

Он издал звук, выражающий досаду, а потом сел на пол, скрестив ноги, и стал смотреть на нее. Она пришла в такое удивление, что встретила его взгляд, позабыв обо всем. Они теперь стояли на коленях лицом к лицу, глядя друг другу в глаза, и она почувствовала, как что-то шевельнулось в ней. Она не могла бы дать название этому ощущению, никогда раньше не испытанному. Когда она смотрела в его темные горящие глаза, в ней пробудилась необычная дерзость, желание отвечать, словом на слово.

Но она служанка, напомнила себе Диана, она не имеет права на проявление эмоций.

— Почему я здесь? — снова потребовал он ответа. Она покачала головой, стараясь казаться беспомощной.

— Мне кажется, я вас где-то видел, — продолжал он. Внутри у нее все сжалось, но ее научили не показывать своих, чувств.

— Вам когда-нибудь раньше приходилось бывать в этом уголке Йоркшира, милорд? Потому что я никогда не покидала его.

— Вы здесь родились?

Она кивнула, легко солгав.

— И ваш господин тоже?

Она не ответила, только стала подниматься.

— Подождите!

Она бесстрастно взглянула на него.

— Да, милорд?

— Вы не попробовали пищу.

Она со вздохом снова опустилась на пол и понемногу отведала все, что принесла. Он молча следил за каждым ее движением. Она могла бы поклясться, что он слишком пристально смотрел на ее губы; у нее было чувство, словно он прикасался к ним. Глотнув вина, она снова стала подниматься, чувствуя облегчение от того, что может наконец уйти. Она струсила!?

— Откуда мне знать, что там нет медленно действующего яда?

— Вам нечего бояться, милорд. Поверьте, мой господин не хочет, чтобы я свалилась, когда буду уходить отсюда. Ему нет смысла вредить вам теперь, когда вы уже не можете ему угрожать.

Ей показалось, что она слышит, как скрипят его зубы. Поднявшись на ноги, она сказала:

— Утром я снова принесу еду.

— И как долго это будет продолжаться? — явно обескуражено спросил он, поднимаясь перед ней во весь рост. — Кажется, он не хочет, чтобы я умер от голода и холода, если вы приносите мне пищу, питье и огонь.

— Вероятно, у него нет такого намерения.

— Тогда что? Что это все значит?

Он стоял перед ней, уперев руки в бедра, устрашающе мощный. Шесть лет назад он был другим, еще совсем мальчиком, которому полагалось стать священником; теперь он, казалось, заполнял собой все пространство, вытесняя ее.

О чем она думала, что она будет делать с ним? Паника охватила ее, она была виновата в убийстве, и ее мучило, что из-за нее мог пострадать другой. Но непохоже, чтобы он страдал.

Даже если непогода совсем разгуляется, ей необходимо завтра же отправить донесение в Лигу. Она не в силах говорить с Баннастером каждый день, не имея возможности отвечать на его вопросы, не зная, как разрешить дилемму.

— Доброй ночи, милорд.

— Доброй? Я даже не знаю, ночь сейчас или день.

— Тогда слушайте церковные колокола. Она повернулась и вышла из его темницы.

— Черт, немедленно вернитесь! — гремел он, даже когда она заперла за собой дверь.

Она в темноте взбежала вверх по ступенькам, радуясь, что может уйти.

Цепь натянулась до предела. Том чувствовал, как железное кольцо впивается в кожу. Эхо, повторившее его слова, привело его в бешенство. Он не хотел, чтобы голос выдавал испытываемое им отчаяние, но больше всего на свете он ненавидел холод и одиночество. Они напоминали ему о долгих часах, проведенных на каменном полу церкви за чтением молитв, которые ему полагалось заучить, с ощущением, что он никогда больше не сможет согреться. За стенами маленькой церкви кипела жизнь, но он был выброшен из нее.