Татьяна Романова - Кассандра

— Хорошо, пусть все будет так, как вы хотите, — согласился Барбайя, — я буду ждать вас и надеяться.

Кассандра улыбнулась его восторгу, поднялась и направилась к Полли.

— Ну что, он сделал предложение? — осторожно спросила та.

— Сделал, — печально ответила девушка, — как все было хорошо, теперь все осложнится.

— Так ты ему не отказала? — обрадовалась Полли.

— Я обещала подумать, — объяснила Кассандра. — Я сказал ему, что мы завтра уезжаем на озеро Комо, только не сказала, что у нас там вилла и дон Эстебан уже туда уехал. Обещала дать ответ, когда вернусь.

— Думай, милая, думай. Замужество — такое дело, что женщине нужно очень хорошо подумать, прежде чем дать согласие. Брак заключается на всю жизнь, потом ничего не исправишь, — одобрила Полли, вспомнившая своего непутевого мужа, сгинувшего неизвестно где.

Она проводила Кассандру в гримерную, где ту ждала примерка костюмов для новых опер, а потом подготовка к вечернему спектаклю. Женщина помогала своей любимице менять платья и парики. Потом внимательно смотрела, как ее одевают в величественное платье английской королевы и закрепляют на голове яркий рыжий парик.

«Моя девочка и рыжая — все равно красавица, — с гордостью подумала Полли, глядя на Кассандру, — не нужно ей торопиться: не хочет замуж за этого мужчину, значит ее полюбит другой. Как не полюбить этого ангела».

Полли, как всегда, слушала оперу, стоя между кулис, а потом проводила Кассандру домой. Пока ее любимица отдыхала, женщина собрала ее новые платья в дорожный сундук, туда же положила белье и пару шалей. Драгоценности Кассандры и деньги увез дон Эстебан, чтобы женщины ехали налегке и не рисковали без нужды.

— Я все собрала, дорогая, — сказала Полли, — ложись спать, завтра я разбужу тебя на рассвете, карета уже заказана.

Она действительно подняла Кассандру на рассвете, и через час женщины уже покинули Милан. Впереди был отдых и самое красивое озеро в Италии.

«Только в России может быть одновременно два министра иностранных дел, — с горечью думал действительный статский советник Вольский, — все на полутонах, на недомолвках, а как теперь работать — непонятно».

Его экипаж, почти доверху забрызганный жидкой осенней грязью всех оттенков, от черного до светло-серого, приближался, наконец, к столице. Еще два часа, и он будет дома после почти трехмесячной поездки в Бессарабию. Эта поездка не имела никакого смысла, тем более что Вольскому пришлось уехать на следующий день после возвращения из Парижа, но Николай Александрович понимал, что за влияние на него борются сдающий позиции, но еще очень сильный статс-секретарь министерства иностранных дел граф Каподистрия и набирающий силу Карл Нессельроде. Последний был основным помощником императора Александра на Венском конгрессе, и теперь был уверен, что в ближайшем будущем получит место своего соперника. Но опытный Вольский видел: государя очень устраивает то, что около него находятся два дипломата с такими разными взглядами на внешнюю политику. Александр Павлович выслушивал обоих и принимал то предложение, которое больше импонировало его нынешним взглядам.

«Вряд ли Нессельроде получит пост статс-секретаря — император не отпустит графа Каподистрия, ведь тот — грек, и все связи с европейскими народами, находящимися под властью Турции, сейчас сосредоточены в его руках, — продолжал размышлять Вольский. — Скорее, государь разделит пост на две должности, и, фактически, сам будет у себя министром иностранных дел».

Николай Александрович, наделенный острым аналитическим умом, помноженным на опыт блестящей дипломатической карьеры, в последние годы с интересом и уважением наблюдал за действиями российского императора в международных отношениях. Александр Павлович удивлял старого дипломата своим чутьем, выдержкой и умением вести переговоры, то проявляя волю и напор, то, когда это было выгодно, переводя переговоры на дружескую ногу. Император обладал талантом дипломата и, может быть, поэтому и создал сейчас в министерстве иностранных дел двоевластие, чтобы самому наслаждаться любимым делом, единолично руководя внешней политикой державы.

Как бы то ни было, но граф Каподистрия, стараясь повысить важность своего «восточного» участка работы, на который его постепенно смещал император, приняв Вольского с докладом о подготовке мирного договора с Францией, загрузил дипломата поручениями в Бессарабии и распорядился выехать немедленно. Николай Александрович с раздражением думал, что потерял три месяца впустую, а самое главное — до сих пор не имел никаких сведений о судьбе Мишеля. Он из суеверия не хотел заниматься наследством графа Печерского до того, как узнает что-нибудь о племяннике. Поверить в то, что полный жизни, красивый, умный и добрый молодой человек погиб в бою, где русские войска не принимали участия, старый дипломат отказывался.

«Господи, спаси Мишеля, — мысленно попросил он, — не дай этому мальчику погибнуть».

Вольский закрыл глаза и начал молиться. Чем старше он становился и чем дольше работал, защищая интересы России на внешнем поприще, тем сильнее он нуждался в той поддержке, которую давала вера. Поэтому, в отличие от молодых людей, скептически смотревших на религиозно-мистические настроения, охватившие после окончательной победы над Наполеоном императора Александра, старый дипломат во многом разделял взгляды государя, считая, что Бог ведет и страну, и каждого человека, живущего в ней. Поэтому он так просил за своего мальчика.

В квартире, которую Вольский снимал в Санкт-Петербурге, его приезда ждали. Услужливый Иван Михеевич, ожидавший хозяина уже третий день, принял у Вольского шинель, заботливо осведомился о здоровье и тут же доложил, что от светлейшего князя Черкасского пришло два письма: одно было прислано на адрес министерства иностранных дел, а второе принесли прямо сюда.

— Где письма? — заволновался Вольский.

— В кабинете, ваше высокопревосходительство, — объяснил Иван Михеевич, — извольте пройти, на столе лежат.

Николай Александрович быстро прошел в свой кабинет, где на зеленом сукне стола лежали два одинаковых конверта с его именем, крупно выведенным четким почерком Алексея Черкасского. Он развернул сразу оба письма и положил листы перед собой. Текст писем был совершенно одинаковый. Князь писал, что граф Печерский жив, но был сильно ранен, а теперь из-за контузии ослеп. Мишель находился сейчас в Брюсселе под присмотром своего друга Серафима Шмитца, спасшего графу жизнь. Далее Черкасский сообщал, что Мишель узнал человека, напавшего на него, это был Коста — любовник его мачехи. Считая, что он убил Печерского, тот снял с пальца графа фамильное кольцо, полученное им от дяди перед отъездом из Вены.