Ребекка Флэйн - Виргиния

— Помилуйте, вы говорите, как поэт-язычник!

— Лес даже ребенка заставляет думать, — серьезно ответил Усак. — Гроза и ветер не поддаются уговорам, так что рассуждать приходится с самим собой.

— В самом деле?

— То место, где я сейчас живу, трудно описать по-английски. Оно и находится на самом краю мира англичан… и мне часто кажется, что ни я, ни мои соседи уже не можем считаться англичанами.

— Боюсь, и я придерживалась того же мнения, но… — улыбнулась она.

Он ничего не ответил.

— …но, — с трудом закончила Истер, — если все приграничные жители похожи на того, кого я уже немного знаю, они мне нравятся.

Ее слова несказанно обрадовали Ланса, однако он счел необходимым пояснить:

— Они дики, как индейцы. Они не ходят в церковь, поскольку вся их религия — это природа. У них нет представителей в Палате Общин, так как вот уже двадцать лет не было выборов. Каждый их дом — это укрепленный форт, вроде Замка Клейборн или Оллен-Хайза на Джеймс-Ривер.

— Но зачем? Ведь их и так охраняют наши форты!

— Ха! Эти форты ни на что не годятся. Если северные племена снова придут в движение, отряды их воинов спокойно пройдут между вашими фортами до Мидлсекса и Глочестера. Индейцы просто обходят форты, неся смерть и разорение окрестным фермерам.

— Теперь уже не часто увидишь воинственного индейца.

— Знаю. В восточных поселениях мало о них думают, но, живя на западной границе, мы часто слышим их боевые барабаны. Они говорят об опасности с Севера. Через пятнадцать дней пути в этом направлении вы оказываетесь во владениях короля Филиппа, а еще ближе лежит настоящая империя ирокезов. У них голландские мушкеты, и они подчинили себе многие племена, натравливая их время от времени на нас, как, например, в 1656-м, когда погибло столько белых.

— Вы хотите сказать, что будет война?

— Да, — ответил он, глядя на север, — скоро я должен буду вернуться к себе.

— Но прежде чем уйти, — нахмурилась она, — вы еще придете ко мне?

Он снова промолчал.

Она глубоко вздохнула и, положив подбородок на локоть согнутой руки, стала смотреть на красные от закатного света облака. Их встречи лишены будущего — думала она, он всего лишь призрак, видение, плод ее воображения… Вот сейчас она повернет голову, а его нет…

Она повернулась.

Он исчез!

Она окликнула его, но напрасно. Лошадь, как ни в чем не бывало, щипала траву; над головой неслышной тенью скользнула сова… И тут ее нога задела что-то на тропинке. Это был кожаный мешочек с травами. Он оставил его ей.

Молва нарекла Ланса Клейборна самым непредсказуемым юношей в колонии, а Истер Уокер — самой воспитанной девушкой. Оба оставались полной загадкой для соседей, один — из-за уединенной жизни в Замке Клейборн на Канс-Поинт, другая — из-за долгого четырехлетнего отсутствия.

Ланс считал себя настоящим англичанином, благодаря воспитанию отца и терпеливого учителя Дэвида Брума. Он прекрасно держался в седле, стрелял, танцевал и вел себя в обществе. Он прочел в подлиннике Цезаря, Виргилия, Горация, Гомера и кое-что из Эвклида. Не хуже Библии и молитвенника Ланс знал «Кентерберийские рассказы» Чосера, трагедии Шекспира и творения лучших английских поэтов.

Но помимо этого он усвоил множество привычек, совершенно чуждых своим наставникам, да и всем прочим англичанам. Его вторым домом стал Лес.

Сначала весь этот маскарад в истории с Истер Уокер забавлял его. Как индеец, житель лесов, он был совершенно взрослым мужчиной, воином; как сын сэра Мэтью Клейборна — впадал в зависимость от своего отца и часто чувствовал неловкость в обществе других европейцев. В роли же дикаря, Ланс был уверен в себе, как горный лев.

Ланс не мог осуждать девушку за то, что она не взглянула на разодетого фата, а одарила своей благосклонностью воина. Он предпочитал опасную, но знакомую жизнь Запада подлым интригам восточного побережья.

После короткой встречи в Галл-Коув, Ланс видел Истер только издали, опасаясь, что она его все-таки узнает. Он отправил Эду Уокеру обещанную баржу кедровых стволов и однажды даже приехал к нему взглянуть, как идет строительство нового пакгауза, но отказался войти в дом и, тем более, переночевать, ссылаясь на другие неотложные дела. Эд был очень удивлен, но лишь пожал плечами.

Как-то в Джеймстауне Ланс еле избежал встречи с ней. Он приехал туда с отцом встретить корабль из Плимута. Но когда она внезапно появилась на причале, бросил все и бежал.

На этот раз изумлению Эда Уокера не было предела.

— Это Ланс Клейборн! — заметил он вслед быстро удаляющейся фигуре.

— Кто? — переспросила Истер.

— Сын сэра Мэтью Клейборна. Ты познакомилась с ним месяц назад на приеме у губернатора.

— Ах, да, припоминаю.

Эд поскреб подбородок и сказал:

— Он удрал, как только увидел тебя. Интересно, почему?

Удивившись столь прямому вопросу, она ответила:

— Откуда мне знать? Может быть он тебя испугался?

— Он смотрел на тебя горящими глазами. А потом убежал, как заяц. Что ты с ним сделала?

— Я? — нахмурилась Истер. — Да я с ним едва знакома!

— Это-то и странно, — ответил Эд. — Мне казалось, что ты околдуешь его, как только он тебя увидит, но Ланс, похоже, боится тебя. Неделю назад в Галл-Коув он отказался войти в дом, чтобы поздороваться с тобой, а теперь бежит, едва ты появляешься на причале… Просто уму не постижимо! Мои глаза, должно быть, изменили мне. Может быть, ты урод? Вроде нет… И платье превосходно. О фигуре я вообще промолчу…

— Чушь! — возмутилась Истер. — Я ничего не делала твоему робкому приятелю, а если он настолько поражен, то, согласись, избрал довольно странный способ показать это. Многие молодые люди готовы здороваться со мной чуть ли ни каждые пять минут, лишь бы быть рядом.

— Ты уже сделала свой выбор, сестричка? Позволь мне угадать… Это Хенсфорд?

— Это… никто!

Эд Уокер снова почесал подбородок. Истер сильно побледнела, а затем залилась краской.

«Это никто!» — повторила она про себя, думая о странном дикаре.

Мысли о нем не давали ей покоя, пугали ее. Она боялась той странной власти, которую этот полу-индеец, полу-Робин Гуд приобретал над ней. Наверное он — тайное зло, воплощенная опасность… Ведь пытался же этот Усак околдовать ее словами, своим плащом из выдры, а затем и этими языческими травами. Спокойный, уверенный в себе, он столь разительно отличался от болтающих без умолку молокососах с восточных плантаций…

Но брат не должен знать. Никто не должен знать! Пусть отец и брат гадают сколько угодно, пусть пытаются привлечь ее внимание к пустышкам, вроде этого молодого Клейборна, пусть говорят о свадьбе… Пусть. А она будет думать о том, о ком думает!

А следующим вечером он пришел вновь. И она сразу бросилась в его объятия, словно они уже много лет были любовниками.