Элизабет Чедвик - Любовь по расчету

Юдифь сидела в своей комнате в мрачном настроении и гадала, что толкнуло Гайона на подобное поведение.

Он должен Беллему большую сумму денег, и это обстоятельство в последнее время вызывало озабоченность мужа. Но он не казался подавленным. За три месяца супружества Юдифь ни разу не видела его подвыпившим, тем более, пьяным. Невозможность понять Гайона волновала Юдифь еще больше.

Снаружи комнаты послышался какой-то звук. Мелин, свернувшаяся калачиком на постели, подняла голову и замурлыкала. Юдифь отложила шкурку соболя и поспешила к двери. Эрик и один из сержантов втащили в спальню Гайона. Источая запах перегара, тот стоял, шатаясь, у порога.

— Предатели! — ревел он во весь голос. — Я достаточно трезв и могу сам проводить гостей до ворот! Пустите меня!

Не прекращая громко протестовать, Гайон все же позволил дотащить себя до постели. Юдифь со страхом наблюдала за ним.

— Не беспокойтесь, госпожа. Милорд протрезвеет быстрее, чем вы думаете, — успокоил Эрик и вышел, уводя второго охранника.

Мелин вскочила на грудь Гайону, царапая когтями одежду.

Гайон оторвал ее от себя, посадил на покрывало, сел и стал стягивать тунику.

— От меня разит, как после ночи в борделе!

Он запустил богато вышитую тунику в противоположный угол комнаты. Туда же последовала рубаха.

Юдифь следила за ним, стоя у двери.

— Вы не пьяны! — наконец догадалась она.

— Трезв, как камень.

— Как же так? — спросила девушка, не понимая. — Почему вы делали вид, что напились до чертиков?

— Чтобы не возникало сомнений, что я переживаю по поводу долга.

— Но я видела, сколько вы выпили!

Гайон хитро усмехнулся.

— Полный кувшин подкрашенной воды, а вина ровно столько, чтобы провоняла одежда. За столом прислуживал брат Эрика, заметила?

Он снял нижнюю тунику из грубого полотна и швырнул на постель.

— Но зачем? Зачем дяде считать вас пьяницей? — Юдифь подобрала промокшую от вина одежду, чтобы положить ее на сундук.

Гайон посмотрел на нее с таинственным видом.

— Он получил мое серебро. Теперь все считают, что я проваляюсь в постели в пьяном бреду, по меньшей мере, весь следующий день.

— Что вы задумали? — Юдифь снова испугалась. — И почему надеваете на себя эти отвратительные тряпки?

— Упражняюсь в воровстве, малышка. Чем меньше будешь знать, тем лучше.

— Я не идиотка!

— Нет, конечно, — Гайон поднял голову. — Слишком умная. И не скалься на меня — я хотел сделать комплимент. Тебя невозможно долго обманывать.

— Как вы делаете со своей уэльской пассией и другими наложницами! — отрезала Юдифь и прижала пальцы к губам, удивляясь, что сама не заметила, как заговорила словами де Лейси.

— Если мне в последнее время и пришлось бывать на границе, то отнюдь не в погоне за удовольствиями. Были дела поважнее.

Юдифь опустила глаза.

— Извините, милорд, я сказала глупость.

Выражение ее лица не свидетельствовало о раскаянии, но Гайону не хотелось заниматься выяснением причин.

— Почему вы приехали в дурном расположении духа, милорд? — спросила Юдифь, поднеся соболью шкурку к разгоряченному лицу.

Гайон нахмурился и помедлил с ответом. От стегнул пряжку пояса и лишь потом заговорил.

— Два дня тому назад я проезжал мимо каравана с товаром, направлявшимся в Шрусбери. Торговец, Хью Сиор, приятный человек. Я знал его и раньше. Отец и я, бывало, ездили с ним. Если у него и были недостатки, то чрезмерная болтливость и безрассудная отвага там, где пахло прибылью. Сегодня его труп нашли во рву — задушен собственными штанами, конечности отсечены. Разумеется, товар исчез. Уверен, шериф обвиняет слугу Хью, ведь парень тоже испарился, и, к тому же, состоя на службе у де Беллема, он нашел в слуге удобного козла отпущения.

Гайон сделал глубокий вдох, чтобы усмирить закипавшую ярость.

— Хью знал, что в Шрусбери собрались важные люди, и вез им норвежских соболей и шелка. Только не доехал. Посмотри на ткань, в которую завернут твой свадебный подарок. Уж не дума ешь ли ты, что коричневые пятна — следы придорожной грязи?

Юдифь сжалась в страхе.

— Нет, Гайон! Не может быть! Это неправда!

— Хорошо, котенок, неправда, — повторил он вяло, натянул тулуп из овечьей шкуры и шерстяной коричневый капюшон. — Просто разыгралось воображение.

Юдифь с содроганием отбросила шкурку, ее мутило. Гайон продолжал одеваться, губы были плотно сжаты. Раздался невнятный звук, он насторожился, обернулся и увидел белое, как полотно, лицо Юдифи. Ее душили спазмы. Он хотел сделать ей внушение, что легче всего поддаться отчаянию и следует держать себя в руках, но понял по расширенным от страха глазам, что жена еще совсем ребенок. Гайон подошел к ней и обнял, а Юдифь спрятала лицо у него на груди. Ласковые слова, произнесенные на безупречном валлийском, успокаивали.

Наконец, девушке стало легче.

— Мама была права, — с отвращением произнесла она. — Змеи жалят исподтишка.

— Если не удается зажать их шею и вырвать зубы, — тихо сказал Гайон.

Юдифь встрепенулась.

— Не знаю, что вы задумали, милорд, но думаю, нечто очень опасное. Заклинаю Богом, подумайте о себе!

— Ты слишком много волнуешься, — он улыбнулся и поцеловал ее в щеку. Она повернула голову, на мгновение их губы встретились — ее — мягкие, пунцовые и неопытные, его — не претендующие на обладание. Гайон первым освободился от объятий.

— Сегодня для всех я нахожусь в пьяном отуплении. Предоставляю тебе право домыслить остальное.

— Когда вернетесь, милорд?

— Думаю, к ночи, — Гайон натянул капюшон и плотно завязал его. — Желаю удачи, дорогая, — он игриво дернул ее за косу и вышел из комнаты.

Юдифь заперла дверь на засов и села на постель, стараясь унять беспокойство. Предстояло решить практические вопросы, например, что делать с подарком, добытым ценой подлого убийства.

Оставить соболей невозможно, девушка с трудом могла заставить себя смотреть в их сторону. Сжечь? Неразумно. Швырнуть в лицо дяде Роберту? Если бы такое было допустимо, Гайон сделал бы это сам. Отдать кому-нибудь? Юдифь задумалась. Лучше вернуть туда, где они были куплены. Это нетрудно узнать.

Юдифь достала пергамент и начала старательно писать. Сбоку пристроилась Мелин.

Граф Шрусбери легко держался в высоком позолоченном седле, ноги свисали прямо, пятки сверкали золотом шпор, сапоги из мягкой кожи доходили до середины икр и были зашнурованы крученой зеленой тесьмой. На лице застыло выражение злобного удовлетворения. Жесткий рот и водянистые глаза таили презрительную улыбку, левая рука застыла на рукоятке кинжала.

Позади позвякивали колокольчики на шее пони, нагруженного дорожными принадлежностями графа. Это звук услаждал слух. Другой пони вез коричневые кожаные мешки, в которых позвякивали монеты. По обеим сторонам ехали стражники.