Шарлотта Физерстоун - Одержимый

Линдсей плюнул в миску, выкашливая остатки желчи. Анаис тут же вытерла его рот и положила на лоб новую повязку из чистой ткани. Пот лил с Линдсея градом. Но Анаис это не оттолкнуло. Она обвила его руками, крепко прижала к себе. И Линдсей вновь провалился в мирный сон в ее успокаивающих объятиях.

Он спал большую часть дня, пробуждаясь только от приступов рвоты. Иногда он стонал и метался во сне. И тогда Анаис понимала, что все его тело объято острой болью. Чтобы облегчить страдания Линдсея, она растирала его руки и ноги или, если он был в состоянии подняться, помогала ему погрузиться в минеральную ванну – последнее средство, похоже, лучше всего приводило его в чувство.

На этот раз Анаис даже побрила Линдсея, пока он лежал в ванне.

– Мой милосердный ангел, – сказал Линдсей и улыбнулся впервые за последние несколько недель.

Это бритье неожиданно оказалось самым сокровенным, самым интимным действом, заставившим их стать друг другу ближе, чем когда бы то ни было. Позже они расслабились в воде, прикасаясь друг к другу, шепча нежные слова, принимая поддержку друг друга. Этот час, проведенный в воде, истощил силы Линдсея, и Анаис помогла ему вернуться на кровать, где он тут же заснул блаженным тихим сном под простыней.

Не существовало больше тайн, нечего было скрывать. Они любили друг друга, несмотря на ту боль, которую друг другу причинили. Они попросили друг у друга прощения в этой сумеречной тиши.

Будущее, хотя и по-прежнему весьма неопределенное, вдруг предстало в ином свете – мерцающем свете надежды, которого не было еще четыре дня назад.

– Любовь моя? – окликнул Линдсей, с усилием глотнув пересохшим горлом.

В комнате царила тишина, и он поднял голову, ища взглядом Анаис. Она спала в кресле. Темные круги залегли под ее глазами, она заметно похудела. Отметив это, Линдсей нахмурился. Ему нравились ее пухлые прелести, ее соблазнительные округлости. Анаис так заботилась о нем, что совершенно забыла о себе самой. Что ж, настало время Линдсею вернуть долг, воздать ей за доброту и внимание.

Поднявшись с дивана, Линдсей почувствовал, что тело все еще болит, зато голова постепенно проясняется. О тяге к опиуму теперь напоминал лишь еле слышный шепот в сознании, а отнюдь не оглушительный рев, который донимал Линдсея в самом начале его мучений. Линдсей был голоден: он осознал это, когда желудок громко заурчал – впервые за многие месяцы.

Линдсей преодолел короткое расстояние, отделявшее его от Анаис, и поднял ее на руки. Она не шелохнулась, даже ресницы не затрепетали. Она была измождена, его ангел. О да, она всегда была его светлым ангелом! Она была единственной, одной-единственной, которая могла провести Линдсея через весь этот ад прошедших дней и ночей. Она всегда была рядом, ни на мгновение не покидая Линдсея. Верная своему слову, она всегда оказывалась поблизости, стоило ему открыть глаза. Конечно, случались моменты, когда он не хотел ее видеть, ужасные моменты, когда он жаждал заменить ее трубкой с опиумом. Но были и другие времена, когда руки Анаис, ее тело были единственным, что помогало ему оставаться в здравом рассудке.

Линдсей поцеловал любимую, нежно коснувшись ее брови. И слова, которые они повторяли, сжимая друг друга в объятиях в теплой воде спасительной ванны, их мантра, которая придавала силы пережить тяжелое испытание, сами сорвались с его губ.

– Моя любовь к тебе никогда не умрет, Анаис. Никогда.

Он наконец-то обрел мир с самим собой. И это было хорошим началом.

– Ты хотел поговорить со мной?

Линдсей оглянулся через плечо, увидев Броутона, стоявшего в дверном проеме кабинета. Кивнув, Линдсей пригласил друга войти и указал ему на пустое кресло у камина:

– Я… – Линдсей проглотил стоявший в горле комок и вперился взглядом в окно, собираясь с духом, чтобы продолжить. – Я должен умолять о твоем прощении, Гарретт.

Линдсей впервые за все время долгого знакомства обратился к нему по имени.

– То, как я вломился в твой дом, как говорил с тобой, все эти обвинения… – Линдсей наконец-то обернулся, чтобы взглянуть другу в глаза. – Я ошибался. Как же я ошибался, обращаясь с тобой вот так! Я знаю – как, впрочем, знал это и тогда, – что ты лишь пытался поступить правильно. Это было только…

– Тогда тобой управлял опиум.

Линдсей кивнул:

– Отчасти – да, но я не могу вечно обвинять в своем дурном поведении опиум. Как сильно мне бы ни хотелось переложить всю вину за произошедшее на опиум, я не могу этого сделать. Это был я. Только я несу ответственность за то, как ужасно обошелся с тобой. Я был разгневан, разочарован, оскорблен, – вздохнул он. – Я только-только узнал, что у меня есть ребенок. Ребенок, которого я хотел растить, но не мог. Ребенок, которого потерял по своей собственной вине. Я кипел от бешенства, готов был наброситься на любого, кто окажется рядом. Я видел вину всех, кроме себя самого. Я не хотел понимать и признавать, что и на мне самом лежит доля ответственности. Теперь я знаю, что должен был возлагать вину прежде всего на самого себя. Тому, что я тебе наговорил, нет оправдания.

Броутон кивнул и поднялся с кресла. Линдсей протянул ему руку:

– Спасибо тебе, Гарретт, за то, что защищал мою дочь и Анаис тогда, когда это следовало делать мне. Моя благодарность не знает границ. Ты – самый лучший из друзей. Ты всегда был для меня другом гораздо лучшим, чем я – для тебя.

Броутон крепко сжал протянутую руку и притянул Линдсея в свои ободрительные объятия.

– Слава богу, ты сделал это, – с чувством произнес Гарретт, – ты превозмог эту зависимость и вернулся к нам.

Линдсей похлопал Броутона по спине.

– Еще не в полной мере, увы, но, надеюсь, в ближайшее время это произойдет. Не буду лгать, с тех пор, как начал говорить с тобой, я успел подумать об опиуме дважды.

– Ты переборешь эту тягу, – пробурчал Броутон. – Ты обязательно победишь ее, я уверен. Черт возьми, Реберн, у меня и в мыслях не было заставлять тебя страдать!

– Сейчас я это понимаю. Просто на то, чтобы осознать это, мне потребовались время и хорошая встряска.

Броутон еще раз пожал ему руку, с энтузиазмом покачивая ее вверх-вниз:

– Давай больше не будем так резко высказываться друг о друге.

– По рукам!

Броутон уже собрался уходить, когда Линдсей остановил его.

– Я понимаю, что несколько преждевременно просить о новых одолжениях, но мне хотелось бы знать, могу ли я умолять о твоем снисхождении?

Кивнув, Броутон вернулся на свое место, приготовившись выслушать просьбу Линдсея.

Анаис вошла в коттедж и закрыла за собой дверь. Горел фитиль масляной лампы, стоявшей на комоде, огонь шуршал в кирпичном камине.

– Гарретт? Я получила твою записку. Ты хотел меня видеть?