Мария Лоди - Мечта

Тома Бек уже собирался покинуть Париж, когда в его руки попали эти письма. В 1868 году французская столица не была безопасным местом для оппозиционной газеты, и когда его друг Шапталь предложил перенести редакцию «Сюрен» в Брюссель, Тома нехотя согласился, хотя и понимал, что этот шаг должен был окончательно поставить его маленькую газету вне закона.

Брюссель в те несчастные годы разложившейся и уже разваливающейся империи Наполеона Третьего стал центром колонии французских эмигрантов. Были моменты, когда Тома и его друзьям казалось, будто все, что было лучшего в Париже, переместилось сюда, собравшись вокруг возвышающейся над всеми личностью — вокруг Виктора Гюго, который обосновался на площади Баррикад после долгих лет изгнания, проведенных на островах Джерси и Гернси. И теперь «Сюрен» тоже уходила в изгнание, чтобы тайно проникать через границу, неся семена мятежа во Францию.

Бек не был утонченным человеком. Несмотря на то, что у него не было одной руки, в нем чувствовалась необычайная сила, которая и определяла его характер. Блестящий и удачливый журналист, он был человеком из народа. Насилие и бедность, которые он ненавидел, преследовали его с раннего детства. В его гневных, страстных статьях присущая ему упорная настойчивость, казалось, переходила в борьбу против человеческих страданий. Тайны и уловки вызывали у него отвращение. До сих пор он всегда вел борьбу открыто, с радостью принимая сопутствующий этой борьбе риск как еще одно доказательство своей преданности делу. Но, помимо него, в «Сюрен» сотрудничали и другие журналисты. Возникновение у него неприятностей означало, что он навлек их на всех: на Шапталя, на Бушера, остроумного автора колонки сплетен, и, хуже всего, на Марийера, которым он восхищался больше, чем всеми остальными, потому что тот был полной противоположностью ему самому — хрупкий, аристократичный и, подобно святому, снедаемый пламенным идеализмом. Сам Тома мог бы вынести тюремное заключение, однако знал, что оно могло убить Марийера.

Но даже понимая это, он мог бы не согласиться уехать, если бы не его любовь к Шарлотте. Он любил ее тогда, когда она была Шарлоттой Морель, и любил ничуть не меньше сейчас, когда она стала Шарлоттой Флоке, замужней женщиной с ребенком. Теперь Тома каждым своим нервом чувствовал, что Шарлотта любит его, но хорошо понимал: она никогда не пожертвует ради него такой банальной вещью, как провинциальная респектабельность, дававшая ей чувство безопасности, и не уедет с ним.

Долгое время он не позволял укрепиться этой уверенности, но, когда не смог более с ней бороться, принял твердое решение: надо переехать в Брюссель и порвать с Шарлоттой. Из этого естественно следовало, что он должен будет жениться на Мари, девушке-калеке из трущоб, которая обожала его. Ему нравилась Мари, и он чувствовал некоторую ответственность за ее судьбу. Поскольку Шарлотта ушла из его жизни, он мог по крайней мере найти утешение в том, чтобы дать счастье Мари.

Однажды решившись, Тома не стал терять времени и сразу сказал Мари о своих планах. Был назначен день свадьбы, сразу после которой они должны были уехать в Брюссель и начать новую жизнь. Нежное детское лицо Мари вспыхнуло от радости и тревоги, но Тома быстро нашел слова, чтобы успокоить ее. Он рисовал яркую картину их совместной жизни до тех пор, пока наконец сам почти не поверил в нее.

Но если сам Тома и принял решение о женитьбе, то его друзья питали мало надежд по этому поводу. Они знали о его глубокой любви к Шарлотте, и им казалось невероятным, что Мари сможет принести ему счастье. Но один только Марийер знал, что в действительности скрывается за показным оптимизмом Тома.

Незадолго до намеченной даты отъезда Тома раздобыл пачку писем от одной из любовниц Наполеона — писем, в которых упоминались большие суммы денег, подаренные ей императором, и пенсион, который она получала от него. Со злобной радостью он показал их своим друзьям.

— Тома! — в тревоге запротестовал Шапталь. — Не собираетесь ли вы их опубликовать?

— Конечно, собираюсь.

Глаза Поля Бушера загорелись от предвкушения сенсации.

— Почему бы нет! Какая история! Наши читатели будут очень рады узнать, куда идут их деньги.

— Тома, — сказал Марийер, — не делай этого. Это шантаж.

— О нет, — возразил Тома. — Не говори так. Это честная война, а не шантаж. Наш долг — предостеречь людей. Народ должен знать.

— Они больше не дадут вам работать, если ты это сделаешь.

— Интересно, каким образом, — усмехнулся Тома. — Нападая на меня, они только признают свою собственную вину и еще более потеряют свое лицо.

Тщетно пытались друзья разубедить Тома. Марийер, который ненавидел такие приемы, был глубоко обижен, но Тома не хотел слышать возражений. Он был преисполнен решимости без оглядки бить врага всеми способами, которые были в его распоряжении.

— Он сошел с ума, — мрачно сказал Шапталь. — Если он хочет, чтобы его убили, то это самый верный путь.

Письма появились в номере от пятнадцатого августа. Тома написал язвительно-остроумную статью, в которой представлял любовные письма как выдающийся образец прозы одной из наиболее знаменитых светских львиц Парижа. Он не называл имен, а лишь упоминал людей, имеющих к этой истории отношение.

Было напечатано пятьдесят тысяч экземпляров, и газета разошлась, как горячие пироги.

В течение нескольких дней письма этой мадам, ее пенсион от императора за «оказанные услуги» были на устах у всего Парижа. Люди смеялись, но их возмущало, что общественные деньги тратятся на любовниц императора.

На следующий день секретарь министра, хотя и не названный в статье по имени, но легко узнаваемый по множеству намеков, был вынужден подать в отставку.

Редакционный состав «Сюрен» был как на иголках.

Владелец «Клерон» Адольф Кенн пригласил к себе Тома.

— Вы заходите чересчур далеко, Бек, — сказал он. — Мы рискуем большим штрафом из-за этой истории.

— Вы мне говорили, что заплатите, если у нас будут неприятности, — ответил Тома.

— Не злоупотребляйте моим предложением. Я не Крез.

— Не беспокойтесь, они не вызовут нас в суд, так как это будет означать, что их имена станут известны, и скандал только усилится. В их собственных интересах держаться в стороне.

Он был совершенно убежден, что его «жертвы» из осторожности не раскроют себя, останутся анонимными, и был в восторге, что нанес режиму такой удар.

— Вот видишь, — сказал он Марийеру.

— Пожалуйста, Тома, будь осторожен. Если они ничего не делают, то это только хуже. Они доберутся до тебя каким-нибудь другим путем.