Ирэн Фрэн - Набоб

Голос у него был очень низкий, и это Мадека удивило. Но он, не задумываясь, вытащил пистолеты. Наступил долгожданный момент. Надо было стрелять, пока ворота не закрылись. Но женщина, споткнувшись о подол платья, остановилась перед своим спутником.

Мадек не решился выстрелить. Пара медлила. Мужчина попытался обнять даму и при этом задрал ей юбки. Она отстранилась, подобрала платье и исчезла в саду. Мужчина так и остался стоять на пороге. Одним прыжком Мадек достиг ворот и прицелился.

Противник развернулся неожиданно быстро. Мадек даже не успел выстрелить, — тот уже смял его и, захлопнув ворота, поволок в сад.

Они упали на землю и покатились по траве. Мадек яростно бросился на врага с кулаками, но вдруг железные пальцы стиснули его шею. Тот, кто душил его, обладал огромной силой. Но это не был человек с корабля. Мадек почувствовал, что теряет сознание. Хватка ослабла. Он ощутил на лице чужое жаркое дыхание. Затем последовал град ударов. У Мадека не хватило сил ответить.

— Ну что, будешь грабить?

Незнакомец схватил Мадека за шиворот и втолкнул его в дом, потом в огромный белый зал, освещенный свечами.

Затем он гнал его по длинному коридору, где спали несколько индийцев (те даже не проснулись от шума), по очень крутой лестнице. Наконец, за ними закрылась тяжелая дверь. Мужчина прихватил по дороге масляную лампу и поднес ее к лицу Мадека.

— Ну что? Будешь грабить? — повторил он.

Мадек чувствовал себя уничтоженным. Его оглушило превосходство противника, и дело было не только в силе ударов. Одним взмахом руки этот человек поймал, одолел и унизил его как никогда, и вот он распластан по стене какого-то подвала этим крепким великаном в бархатном полукафтане. Одежда явно стесняла незнакомца. По всему было видно, что он больше привык к открытому воздуху и свежим ветрам; может быть, он моряк или солдат. Его губы растянулись в улыбке, которая была даже не улыбкой, а какой-то сатанинской гримасой, адским изгибом рта. А взгляд! Мадек вздрогнул.

Огромные черные глаза, такие же, как у индийцев, взгляд, впивающийся, откровенно радующийся увиденному в чужих глазах страху.

— Молчишь? А ведь я знаю, что ты не воровать пришел… — В его голосе слышались сила, чувственность и легкий иностранный акцент. — Ты — матросик, который слоняется по улицам!

Было жарко. Казалось, кожа мужчины всеми порами источает влагу; его борода поблескивала в свете лампы. У Мадека было ощущение, что его взвешивают на руке, как звереныша. Мужчина придавил Мадека к стене и ударил коленом в пах. Влажная рука заткнула ему рот, подавив крик. Мадек сполз на пол. Мужчина выпустил его.

— Я скоро тебя навещу. И запомни мое имя… — Голос его зазвучал торжествующе, он был теперь еще более впечатляющим и хриплым: — Меня зовут Угрюм!

Жанна Карвальо лежала под москитной сеткой и прислушивалась. Она узнала шаги, прозвучавшие после стука каблучков Мариан. Она приподнялась на постели. Шаги — на лестнице. Она не смела дышать. Если Угрюм пройдет мимо ее двери в следующую комнату, комнату Мариан…

Это невозможно. Она же приняла все меры предосторожности. С первого взгляда ей стало ясно, что привело Мариан де Шапюзе в Пондишери. Она поняла бы это, даже если бы не читала записку, которую та ей отдала, даже если бы не знала, что представляет из себя старый негодяй Лестриверде, который прислал к ней эту девушку. Слишком броское платье, слишком смелое декольте. И томная улыбка, можно сказать, призывная… Добропорядочные дамы Пондишери сочли бы ее девицей легкого поведения. Жанну Карвальо подмывало выставить приезжую за дверь. Она прочитала записку и задумалась. Лестриверде был хорошим клиентом, которому она уже долгое время поставляла алмазы. Он обещал скоро приехать. Скоро — значит в течение года, а может быть, и двух лет, если война затянется. А может быть, и никогда. Англичане потопили уже столько кораблей, отплывших с Иль-де-Франса… Но если правда, что Годе приехал ради подписания мира, тогда старый Лестриверде примчится через месяц, а если узнает, что она отказалась принять эту полупроститутку, то вполне может устроить скандал и будет отныне вести дела с людьми Компании… Тогда не более чем через полгода их деловые отношения сойдут на нет. Жанна Карвальо не хотела рисковать. Она еще не была уверена, что любовь Угрюма стоит того, чтобы ради нее пожертвовать делами. И она приняла Мариан, но с одним условием, которое должно было оградить ее сердечные интересы: воздержание вплоть до приезда старого вояки.

— Пондишери невелик, дитя мое. Здесь все всё друг о друге знают. А заправляют в городе иезуиты. У меня хорошая репутация в Пондишери и за его пределами; я заключаю сделки с лучшими агентами Компании. Я согласна принять вас под свою крышу, но при одном условии: никаких галантных историй, никаких ухаживаний, понимаете? Ни интриг, ни ухаживаний.

Молодая женщина покраснела. «А она ранима, — подумала Жанна. — Еще не совсем испорчена. Она будет слушаться меня, но быстро привыкнет к индийской роскоши. А по мне бы лучше, чтобы она поскорее вышла замуж и уехала. Хоть с Лестриверде, хоть с кем-нибудь другим».

Пока же пришлось приютить девушку у себя и жить в постоянном страхе, что Угрюм…

Шаги приближались. Жанна опустила москитную сетку. Главное, чтобы он ничего не знал о ее бессоннице, о ее ожидании, о ее ревности. Она, Жанна Карвальо, которая, получив наследство после смерти мужа, разбогатела на торговле тканями, а потом оставила эту деятельность и переключилась на финансирование всех секретных операций Компании, она, которую все зовут не иначе как «Та Самая Карвальо», она — ревнует? От Лориана до Маэ, от Шандернагора до Карикала нет ни одного агента, который не знал бы ее, хотя у нее не было никакого официального звания. Не звание, а имя шептали те, кому не посчастливилось потерять все свои деньги, купив плохой шелк; ее имя вспоминали проигравшиеся в фараон. Из своего маленького будуара, где она ставила печати на векселя, Жанна управляла факторией; в ее руках была такая власть, какой никогда не было ни у одной женщины в Пондишери, даже у госпожи Дюпле, которая так мечтала перещеголять ее в интригах. Неблагоразумная госпожа Дюпле проиграла. Индийские купцы никогда не любили ее. А вот ее, Карвальо, они уважали, почитали, приезжали из Черного города, чтобы склониться перед ней в ее гостиной, предлагая самую лучшую слоновую кость Декана, самые чистые алмазы Голконды, самые красивые жемчуга и шелка.

Спрятавшись под покрывалом и притворяясь спящей, Жанна соизмеряла силу своей власти со слабостью своего сердца. Вот бы возликовали в Пондишери, если бы узнали, что она умирает от ревности, и из-за кого — из-за жалкого солдафона, который на пять лет моложе ее. То, что она выбрала его в любовники, еще куда ни шло, — каприз богатой женщины. Но любить! А она не могла не признаться себе: хоть ей и удалось ввести в заблуждение всех вокруг, она любила Угрюма страстно и самозабвенно, она была готова разрыдаться при одной мысли о том, что сегодня вечером он, возможно, изменит ей.