Уинстон Грэхем - Корделия

Корделия отняла руки от лица.

– Нет, Прайди. Все совсем не так. И, между прочим, я вовсе не расположена вести постоянную борьбу. На это ушли бы все мои силы. А мне пришлось бы бороться – из-за Яна! Я в первую очередь думаю о нем. Видеть, как из него вырастает второй Брук – трусливый, приниженный, слабый… Вот почему я не вернусь в Гроув-Холл!

– Новая глупость! Полный абсурд! А даже если и так – можно потерпеть годик, другой. Он того стоит. Деньги кое-что значат в нашей жизни. Сколько, вы думаете, Фредерику лет? Мне самому через несколько недель семьдесят два – ужас! Ему только семьдесят. Конечно, он может еще жить и жить. Но с каждым годом он будет становиться слабее, а вы – сильнее. Через пять лет вы завладеете всем имуществом Фергюсонов. Яну к тому времени будет девять лет. Фредерик не успеет причинить ему слишком много зла.

Корделия усмехнулась.

– Вы заставляете меня чувствовать себя крестьянкой, рассчитывающей, кто, когда умрет да кому, что достанется.

Он подергал себя за бородку.

– Мне следовало быть умнее. Ведь я уже давным-давно зарекся спорить с женщинами. Думал, вы не такая, как другие. Ни логики. Ни постоянства. Отлично! Идите, утопитесь в Темзе. Вот это по-женски! Это понятно!

– Простите, – сказала Корделия, вставая. – Я понимаю, что вы хотите мне добра, но…

– Ладно, – произнес Прайди. – Такие аргументы на вас не действуют. Корысть, думаете вы. Грубый расчет. Тогда послушайте другие. Вам двадцать шесть лет. Самый подходящий возраст. Вы хороши собой и будете хороши собой еще лет пятнадцать. А в ближайшие пять-десять лет вы даже станете еще красивее. Я знаю этот тип. Пусть я старый чудак, но я не всегда занимался одними мышами. Вы только что потеряли мужа и поругались с возлюбленным. Ваше сердце разбито. Так вам кажется. Мне вас жаль. Но неужели вам ни разу не приходило в голову, что в Англии и Уэльсе живут двадцать два миллиона холостяков и, может быть, среди них найдется такой, в которого вы сможете влюбиться? И что, обладая значительным жизненным опытом и став взыскательнее, вы сможете выбрать такого, который не был бы ни слабаком, ни прощелыгой. Люди не рождаются мудрецами – они приобретают опыт, и если повезет – вовремя. Вы не бедняжка с разбитым сердцем – нет, вам повезло, потому что вы многое пережили и – надеюсь – поняли. И все еще молоды. Хватит жалеть себя, работайте головой!

– Я не жалею себя! – возмутилась Корделия.

– У Фредерика тяжелый характер. Кому, как не мне, это знать. Но его нельзя мазать одной черной краской. В случае с Бруком все не так просто. Разве Фредерик виноват, что у Брука было слабое здоровье? И я не уверен, что их последняя ссора произошла исключительно по вине Фредерика. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что в мире нет черного и белого, а есть множество оттенков серого. Фредерик деспотичен, сентиментален, самодоволен, немного ханжа – помните Пекснифа из "Мартина Чезлвита" Диккенса? В то же время он образован, исповедует прогрессивные взгляды, является филантропом, не лишен мужества и своеобразной цельности. Так или иначе, слезами горю не поможешь. Брука не вернешь. Вы должны думать о себе. Вы спросили моего совета. Так вот, я говорю: возвращайтесь в Гроув-Холл. Сочините для Фредерика какую угодно историю: скажем, Стивен женился…

– Он ничего не знает о Стивене.

– Тем более. Он не станет особенно разбираться – будет на седьмом небе оттого, что вы вернулись. Возвращайтесь и постарайтесь забыть прошлое: и Брука, и Стивена за компанию. А заодно и все обиды на Фредерика. Я сам накопил их немало, да чуть ли не все и подрастерял. Если вы посмотрите на него непредубежденными глазами, то увидите, что не так уж он непробиваем, а, наоборот, трогателен. Думайте о будущем. Вам ведь нравилось заправлять фабрикой, не отрицайте…

– Я и не отрицаю.

– Не бросайтесь очертя голову в первый же подвернувшийся брак. У вас должно хватить ума не посвятить всю себя фабрике, как Фредерик. Наслаждайтесь жизнью. Ездите в Лондон, когда заблагорассудится. Захотите – поезжайте за границу. Дайте сыну хорошее образование. Запомните три главных принципа: первое – привейте ему широту взглядов; второе – пусть он знает цену деньгам; и третье – воспитайте его в скромности, – Прайди сделал небольшую паузу и пошуршал в кульке. – Если Яну и угрожает опасность, то она исходит от вас.

– От меня?

– Да. Держите его на некотором расстоянии. Чтобы он мог свободно дышать. Думаю, у вас получится. Вы же умница. Но все равно следите за собой.

– Прайди, я просто ошарашена. Возможно, вы и правы – что касается Яна…

– Дело не в том, что кто-то прав, а в том, что все это – требования здравого смысла. Человек должен работать головой! Вот… Ну как, ничего не годится?

Корделия не ответила.

– Что вы предпочитаете? Биться бараном о каменную стену: "Не буду учиться! Не буду, не буду учиться! Бах!" – или думать своей головой?

Корделия робко тронула его за рукав.

– Простите, Прайди. Я, должно быть, кажусь вам упрямой. Но, боюсь, это мне не под силу. Не думаю, что я решусь вернуться.

Утренний поезд из Лондона опаздывал на десять минут. Наконец он на всех парах прибыл на Лондонский вокзал, и из вагона первого класса вышли белокурая молодая женщина в трауре и маленький мальчик. У женщины был больной, измученный вид.

Носильщик подхватил единственный сундучок, и Корделия позволила Яну подтащить себя поближе к паровозу – полюбоваться чудовищными колесами. Потом они направились к выходу.

День стоял теплый, но пасмурный. Вечерело. Ломовые лошади с громадными, выбивающими искры подковами, тащили груженые подводы. Женщины в деревянных башмаках торопились домой, держа в руках плетеные корзинки: какой-то мальчик спал в телеге на соломе; на гору карабкался омнибус. Совсем как дома.

Они сели в кэб; Корделия расплатилась с носильщиком. Мимо, торопясь на поезд, пробежали две женщины. Кэбмен щелкнул кнутом, и лошади неторопливой рысью двинулись вниз с холма.

Корделия думала: "Вот я и вернулась. Не потому, что Прайди велел, совсем не потому".

И все-таки в его словах было много правды.

За два полных отчаяния дня она воскресила в памяти и обдумала каждое сказанное Стивеном слово, каждый жест. Фреда Джеральд не причем. Она – симптом, а не причина. Окончательный разрыв в любом случае был неизбежен, это ясно.

Всего пять дней назад, торопясь в Лондон, она считала, что косность и узкие горизонты Гроув-Холла помешали ей оценить по достоинству великолепие жизни со Стивеном. Теперь она поняла, что, если эти узкие горизонты, эти скучные каноны и можно в чем-то упрекнуть, так в том, что они давали ей повод заблуждаться.

А потом подступали воспоминания и вновь, и вновь нашептывали: ведь это тот самый человек, который…