Анна Годберзен - Блеск

— Нет. — Теперь настала очередь Лоуренса иронизировать. — Не у всех получается.

Впервые за этот день рот Генри изогнулся в подобии улыбки.

— Хотя ваш батюшка всегда думал, что из вас получится неплохой делец, — продолжил Лоуренс, вновь обретя серьезный вид и глядя на Генри совсем не как на юношу двадцати одного года от роду. — Думаю, ему было бы приятно увидеть, как вы вели себя сегодня.

Это замечание поразило Генри не меньше, чем вчерашние слова мачехи. С тех пор он прокручивал в голове бесчисленные споры с отцом в поисках скрытых подсказок, и хотя в некоторых воспоминаниях улавливал суровую заботу, озадаченность не исчезала. Но на неделе, последовавшей за смертью отца, вряд ли уместно ставить под сомнение его тайное доверие и великодушие, и Генри подумал, что и так увидит, оправдана ли вера старшего Шунмейкера в сына.

— Значит, я стал его наследником не по досадной оплошности? Он всегда угрожал вычеркнуть меня из завещания, и я предполагал, что он успел это сделать.

— Ваш отец не допускал подобных оплошностей. Он вообще никогда не ошибался, — хихикнул Лоуренс. — Не будете и вы, я об этом позабочусь, хотя, думаю, со временем вы уже сами будете упрекать меня в недостаточной внимательности. Но эти дни для вас выдались долгими и трудными. О наследстве покойного хорошо позаботились. Нам стоит отложить дела и выпить.

Возможно, на красивом лице Генри отразилась вся буря эмоций, пережитых за последнюю неделю, так что Лоуренс быстро исправился:

— Точнее, я имел в виду, что вам стоит выпить, молодой человек. С друзьями или с женой…

Генри прикрыл глаза, подумав о Диане. Они обменялись множеством записок, но не виделись с самых похорон, где смотрели друг на друга на расстоянии. Он часто ловил себя на том, что представляет её сияющие глаза и лукавую улыбку, но чувствовал, что его охватывает странное стремление к порядку. К удивлению Генри, эти дни, когда ответственность за все легла на его плечи, и люди прислушивались к его ответам на вопросы, показались ему чем-то очень правильным. Он не хотел тревожить это новое для него чувство, и не получал удовольствия от волнения.

— Вы не худший собутыльник, — помолчав, ответил Генри. Они медленно пошли по мраморному полу главного коридора, освещенного золотистым светом свисающих с потолка люстр. Позади них лакей запер дверь. — Разве что я не совсем в настроении праздновать.

— Нет, сэр. Конечно. Я только немного приберу в кабинете, чтобы завтра мы смогли возобновить работу.

— Благодарю вас, Лоуренс. — Генри признательно поклонился и крепко пожал руку поверенного. Когда мужчина исчез, Генри медленно пошел по коридорам особняка, не до конца понимая, что делать дальше.

Он знал, что мог быть где угодно, но все же здесь его стены, его крыша над головой. Проходя мимо большой гостиной, где миссис Уильям Шунмейкер по понедельникам принимала гостей, он услышал тихие всхлипывания молодой вдовы своего отца.

— Изабелла… — сказал он, подходя к диванчику, на котором мачеха свернулась под слоями черного крепа, уткнувшись лицом в подушки. Генри встал рядом с ней на колени, положил руку ей на плечо и подумал, уже не в первый раз за эту неделю, что за такое короткое время старшая миссис Шунмейкер стала как будто меньше.

— О Генри. — Он видел только половину её лица, поскольку Изабелла прикрыла рот рукой и обратила на него испуганный взгляд. Её перчатки покрывали темные пятна слез, а глаза припухли и покраснели от печали и жалости к себе. — Что со мной станет?

Светлые волосы, которые Изабелла всегда изысканно завивала, теперь скрывались под черным вдовьим чепцом. Глядя на неё в траурном наряде там, где она, бывало, собирала умных людей и слушала забавные истории, Генри понял, что мачеха ослабела, возможно, навсегда, и боялась потери статуса навечно. Вспомнив, как постоянно выводил отца из себя, как раздражал его до самой смерти, Генри почувствовал себя виноватым. Он не внес никакого вклада в богатство Шунмейкеров, но, к лучшему или к худшему, сейчас завладел им.

— Настали плохие времена, — медленно начал он. Генри не был мастером утешения, но чувствовал, что должен что-то сказать. — Но вот увидите, вы снова будете принимать гостей по понедельникам и носить красивые платья всех цветов радуги. Вы — миссис Уильям Шунмейкер, и должны продолжать жить, как и я.

Глаза Изабеллы бегали туда-сюда. Она шмыгнула носом и попыталась вытереть слезы со щеки тыльной стороной ладони.

— Я могу остаться здесь?

— Конечно.

— А ты будешь управлять домом?

— Думаю, отцу бы этого хотелось. — Изабелла согласно закивала. — А уж мне-то как, — тихо добавил он.

Изабелла поморщилась, стянула перчатки, нервно дергая за каждый палец, и отбросила их в сторону. Затем коснулась маленькой ладонью щеки Генри.

— Знаешь, Генри, он был прав в отношении тебя, — сказала она, когда опасность снова разрыдаться миновала. — А сейчас будь хорошим мальчиком и отведи меня в спальню.

Проводив мачеху в её комнаты и вызвав к ней горничную, Генри пошел в переделанную из кабинета комнату, где хранились его вещи. Она находилась рядом с его бывшей спальней, которую теперь занимала Пенелопа, отделав её по своему вкусу в бело-золотых тонах, как детскую для детей Марии-Антуанетты. Из-под её двери уже несколько дней не лился свет. Слуги осторожно доложили молодому хозяину, что со вторника его жена приходит поздно, спит до обеда, затем одевается и снова уходит. На их лицах были написаны обеспокоенность и преданность, но для Генри поведение Пенелопы стало ещё одним знаком, что его жизнь обретала какой-то пока невидимый, но совершенный смысл. Он зажег лампу и поискал карточки с напечатанной монограммой. Затем написал короткую записку Диане с просьбой о встрече и отправился искать гонца, чтобы доставить послание.

Семья Эверетт-Бушар будет рада увидеть Вас на свадьбе их сына мистера Лиланда Бушара с мисс Каролиной Брод в церкви Благодати Божьей в час дня двадцать второго июля одна тысяча девятисотого года.

Колокола уже прозвонили час дня, но все почтенные, изысканные и очень богатые люди, занимающие ряды церкви Благодати Божьей, не сдвинулись с места, ожидая союза человека своего круга и недавно разбогатевшей наследницы. В небольшом зале на задах церкви, оформленном Исааком Филлипсом Баком как будуар заезжей принцессы с мягкими креслами и множеством цветов, царило волнение. Каролине казалось, что её тело в любую секунду может распасться и разлететься по ветру. Она ни в коем случае не боялась выходить замуж за Лиланда — этого события она как раз ждала с нетерпением, особенно после нескольких дней невыносимой для жениха и невесты разлуки, на которых настояла его старомодная семья. Каролина боялась лишь того, что где-то ошибется теперь, в самый великолепный день в своей жизни, когда уже слишком поздно что-то менять.