Зия Самади - Избранное. Том 2

Мальчик появился на свет ранней весной, в ту пору, на которую в его родных местах обычно приходится самый разгар сева. Его отец, немолодой уже дехканин, в тот день славно потрудился с рассвета и уже распряг волов, собираясь домой, когда увидел, что со стороны соления к нему стремительно скачет всадник. Крестьянин пригляделся и узнал соседского мальчишку, паренька лет двенадцати, оседлавшего гнедого трехлетка. Еще издали маленький всадник закричал:

— Суюнчи! Дядя, суюнчи!..

Дехканин выпрямился. Он знал, какого рода новость ему должны принести, и крикнул в ответ:

— Кто? Сын или дочь? Сын?!

— Сы-ы-ын! — Мальчишка остановил жеребенка и добавил восторженно: — Парень! Да еще какой парень! В колыбель не влезает! Выглядит словно трехлетний! Настоящий батур!

— Сын! — засмеялся переполненный счастьем отец-дехканин. Его громкий радостный возглас пронесся над огромным полем, а потом его подхватили стремительные волны реки Каш, огибавшей здесь гору Аврал, и унесли в дальнюю даль. Казалось, что сама родная земля с ее горами, водами, могучими деревьями радуется рождению нового своего сына.

— Так, говоришь, в колыбели не помещается? — переспросил юного вестника счастливый отец, гордо распрямляя уже тронутые сединой усы.

— Точно! — подтвердил мальчишка и добавил: — Поехали. Увидите — глазам не поверите.

— Поверю. — Дехканин приподнял паренька в седле и поцеловал его в лоб. — А возвращайся ты один. Я в честь того, что сын мой родился богатырем, посею еще хлеба…

Дехканин снова запряг волов. Вспахал новую борозду, посеял зерно… Он трудился на поле, пока не зажглись в небе первые звезды.

Хлеб на этой борозде уродился небывалый. А мальчик, отведавший этого хлеба, рос, рос и на самом деле вырос богатырем, батуром.

…Из трех молодых всадников один был уйгуром, второй казахом, а третий монголом. Все трое могучи, так полны здоровьем и силой, что трудно от них оторвать восхищенный взгляд. А их скакуны — под стать всадникам — словно не могут поделить дорогу, несутся, стремясь опередить друг друга, разбрызгивая пену с губ.

Подъехав к реке, юноши остановили коней и спешились. Уставшие после долгого пути кони, почувствовав себя свободными, пофыркивали, перебирая ногами.

— Достань-ка трубку, наджи [1] Наджи — друг ( монгольск. ). , покурим перед расставанием! — улыбаясь, сказал уйгур. Это был высокий и широкогрудый парень с крутым лбом и горящими черными глазами, в которых пламенели мощь и энергия.

— Хоп, друг. — Монгол вынул из кармана кисет, набил трубку и, раскурив ее, затянулся два-три раза, а потом протянул товарищу.

— Ох и нрав у этой реки… Не каждый ее одолеет, — сказал казах, разглядывая бурные волны. Казалось, что река от полноводья не вмещается в своем русле и потому выплескивается из берегов.

— А это мы посмотрим, кто кого…

— Да ладно ты, расхвастался… Не знаешь разве поговорки: вода — немая беда!

— Я хорошо знаю нрав реки Каш, вот гляди! — решительно сказал уйгур и, передав другу поводья, стал раздеваться, обнажая могучее тело.

— Мост ведь недалеко, можно переехать через него, — попробовали было отговорить его друзья, но он уже разделся, свернул одежду и, снова взяв повод, повел коня к берегу.

— Через два дня ждите меня на Аралтопе, — крикнул он товарищам, бросаясь в кипящую бурунами воду.

— О кудай! — воззвал к аллаху казах.

— Бурхун, бурхун! — обратился к своему богу монгол.

Сначала конь погрузился так, что была видна лишь верхняя часть его головы с торчащими ушами, все остальное скрыла вода. Потом морда коня приподнялась над водой и стало хорошо слышно хрипение скакуна, спорящего со стихией. Джигит же плыл словно по тихому озеру, он прислонился к крупу коня, не замочив плеча, а свободная его рука широкими взмахами рассекала воду. Два друга, затаив дыхание, следили с берега за пловцом. Наконец джигит с конем показались на другом берегу, и тогда казах и монгол разом вздохнули:

— Уф!.. Прошел, разбойник!..

Они переглянулись: «Поехали?» — и тоже уселись на коней…

Джигит, одевшись и вскочив в седло, направился по узкой тропинке, проложенной вдоль берега, но его остановил приветливый оклик:

— Счастливой дороги, сынок!

Подняв голову, парень увидел на склоне холма старика с седой бородой, который, видимо, уже давно наблюдал за ним.

— Ассалам алейкум! — ответил всадник и хотел спешиться с коня, но старик остановил его:

— Не надо, спасибо, сынок, за уважение, не слезай с коня, а если не торопишься, поднимись ко мне.

Не решившись отказать аксакалу, джигит поднялся на холм, спрыгнул с коня и протянул руки:

— Есть какое-нибудь дело ко мне, чон дада [2] Чон дада — уважительное обращение к пожилому человеку. ?

— Да нет, дела нет, сынок, но, видно, сам аллах привел тебя ко мне. Садись поближе!

И снова джигит не посмел отказать старику, он стреножил коня и уселся рядом с аксакалом. А старик между тем успел вытащить из хурджуна тыквянку и, налив из нее в пиалу чаю, протянул гостю:

— Попей, ты, наверно, сильно устал: с такой рекой справиться — дело нешуточное.

— Благодарю вас, чон дада, — джигит принял пиалу и, не отрываясь, выпил ее до дна.

— Ну вот и слава аллаху, — удовлетворенно кивнул старик и погладил седую бороду. Потом показал на двух всадников, поднимающихся в гору на противоположном берегу:

— А твои друзья что же от тебя отстали? Или испугались бурных волн?

— Нет, оба они не знают чувства страха! Просто у них свои дороги, они лишь провожали меня до реки.

— Значит, это твои верные друзья, так надо понимать?

— Так.

— Это хорошо. Человек без друзей — что одинокое дерево в пустыне. Но только вот настоящих друзей найти нелегко, для этого, бывает, целая жизнь требуется. А если нашел таких — надо держаться за них до конца, верить в них…

— Я своим друзьям верю. И они верят мне, — твердо ответил старику джигит.

— Доверие — великое дело. Не дай аллах, чтоб недоверие царило в этом мире. Однако, если ты джигит, проверь друзей в деле и только после этого доверяй им, но тогда уж доверяй везде и во всем. Лишь тогда ты не ошибешься в товарищах.

— У меня, аксакал, есть четыре настоящих друга: два уйгура, третий — казах, четвертый — монгол, — с гордостью и теплотой произнес джигит.

— Не в том дело, какого народа человек, было бы сердце у него чистое, а цель благородная — этим и ценна дружба, — сказал старик, а потом, словно вспомнив о чем-то, поднялся с места. Джигит встал следом за ним.