Мари Кордоньер - Роковые мечты

— Что было, то прошло, миледи!

— Валерия так похожа на свою мать, что я боюсь, как бы все не повторилось вновь. Вот почему я согласна с Уильямом, что ее ни в коем случае нельзя отпускать в Лондон. Пусть она остается здесь под нашим строгим присмотром. Но и здесь мне нет покоя, потому что она как кошка влюблена в этого учителя!

— Пейте отвар, миледи, и забудьте, хотя бы на время, все неприятности!

— Ах, Брэдшоу, как я рада, что ты меня понимаешь!

У меня затекла шея, но я ни за что на свете не оторвала бы ухо от двери: а вдруг узнаю что-нибудь еще о самом для меня важном?

— Не надо расстраиваться, миледи, — продолжала лить свой скрипучий елей Брэдшоу. — Мисс Валерия всего лишь невоспитанная девчонка. Если обходиться с ней пожестче, она приучится к дисциплине и порядку и уже не будет доставлять вам неприятности.

Если бы вы знали, как мне хотелось, услышав все это, открыть дверь и сказать им, что я о них думаю. Если моя сверстница, королева, выходит замуж по любви, то я не позволю обращаться с собой, как с сопливой девчонкой, которую можно даже выпороть!

Сняв туфли, я пошла босиком до лестницы.

Закрыв дверь своей комнаты, я дала наконец выход кипевшему во мне раздражению. Относиться ко мне как к вещи, которую можно поставить здесь или там или даже забросить на чердак, — нет, это уж слишком! Я должна доказать им, что я взрослый и свободный человек, который поступает так, как считает нужным.

Я вспомнила вдруг тот утренний, страстный поцелуй на кладбище. Ведь страсть — это спутница любви, — так, кажется, пишут в романах? Но что мне романы, когда моя мать впустила к себе в комнату мужчину! Это ли не доказательство страсти!

Здесь я остановилась, потому что не знала, что могут делать мужчина и женщина, лежа в одной постели. Наверное, они сначала целуются, но почему после этого бывают дети и почему мужчина, если он, конечно, не подлец и не коварный соблазнитель, обязан жениться, — этого я не понимала.

Мне почему-то казалось, что Александр О'Коннелл не может быть ни подлецом, ни соблазнителем. Значит, я тоже могла бы… Я не закончила свою мысль, потому что она мне показалась несерьезной. Однако эта мысль вернулась вновь, и я сказала себе: почему нет? Кого мне бояться? Бабушки, деда, сэра Генри? Что меня ждет, если я буду послушной? Брак, подобный тому, который соединил тетю Сару с сэром Генри? Не знаю, была ли она счастлива в этом браке, но я бы ни за что не вышла замуж за сэра Генри. Но ведь дед, быть может, найдет для меня человека в тысячу раз неприятнее и скучнее, чем сэр Генри!

Мне вдруг почему-то стало весело. Я села перед зеркалом, распустила волосы и стала их расчесывать. Обычно Брэдшоу подстригала их в начале года, но сейчас они спускались ниже плеч. Мне казалось, что с распущенными по плечам волосами я очень красива.

Я расчесывала волосы и думала: «Когда в доме все стихнет, когда не будут спать одни только мыши, я…»

Я осторожно постучала в дверь комнаты, и она почти тотчас же открылась.

— Мисс Валерия! Что-то случилось с Эдвардом? — удивленно и озабоченно спросил Александр О'Коннелл и, выглянув, посмотрел, есть ли еще кто-нибудь в коридоре. Потом пропустил меня в комнату и закрыл дверь.

— Ничего не случилось, просто мне надо поговорить с вами, — ответила я, чувствуя на себе его пристальный взгляд.

На столе горела свеча и лежал лист бумаги, на котором было написано несколько строк, — очевидно, он писал кому-то письмо. Здесь же стояли фляжка и серебряный стаканчик. Только теперь я сообразила, что кисловато-горький запах, который я сразу же почувствовала, войдя в комнату, — это запах виски. Александр О'Коннелл был в белой с открытым воротом рубашке, черных брюках и домашних туфлях.

— Мне кажется, вы выбрали для разговора не очень подходящее время, мисс Валерия, — сказал он. — Через несколько минут наступит полночь.

— Разумеется, я знаю, который сейчас час, — ответила я, — но поскольку вы не спите, мы могли бы поговорить. — И я замолчала, потому что мне нечего было больше сказать.

Он протянул руку и, взяв меня за подбородок, посмотрел прямо в глаза.

— Хотелось бы мне знать, что ты из себя представляешь? — сказал он, и я не знала, радоваться мне или бояться этому переходу с «вы» на «ты». — Глупа ты или умна? Бес ты или ангел? Понимаешь ли ты, что делаешь, или тебе это безразлично? Почему преследуешь меня? Что вам от меня нужно, мисс Валерия?

Эти вопросы еще ускорили тот вихрь мыслей, который кружил в моей голове. Конечно, у меня не было на них ответа, и я почувствовала, что меня покидает та уверенность, с которой я шла сюда. Словно догадавшись об этом, он как-то криво и недобро усмехнулся.

— Вам так наскучило ваше одиночество, мадемуазель, — сказал он, — что вы решили развлечься со мной? В таком случае, я могу отбросить ненужные колебания, не так ли?

Странно, что тогда до меня не дошел простой и ясный смысл этой фразы. Впрочем, мне уже было не до размышлений, потому что горячий, страстный поцелуй обжег мои губы. Я почувствовала, как его правая рука обнимает меня за талию, а левая теребит мои волосы. Мне было так хорошо, что я прижалась к нему.

— Так ты, значит, на меня больше не сердишься, — сказал он, целуя мои полуопущенные веки.

Я поняла, что он говорит о нашей утренней встрече на кладбище. Эта мысль мгновенно погасла, потому что от его объятий у меня начала кружиться голова и я не ощущала сейчас ничего, кроме сильных рук и горячего мужского тела.

— Ах, Александр! — прошептала я имя, которое так часто произносила во сне.

— Ты восхитительна, моя прекрасная ведьмочка, — говорил он, покрывая мое лицо поцелуями. — Я умирал здесь от скуки, и вдруг судьба делает мне такой дорогой подарок!

Я не заметила, как он развязал пояс моего темно-коричневого фланелевого халата и как я осталась в одной ночной рубашке.

— Теперь ты похожа на монахиню! — воскликнул он восхищенно и страстно поцеловал меня в губы. — Монахиню с чувственным ртом и глазами куртизанки. Сейчас ты узнаешь, что такое любовь, ты станешь опытной и разумной.

Я плохо соображала, что он говорит, потому что кровь стучала у меня в висках, от его поцелуев меня бросало то в жар, то в холод. Когда он развязал шнурок рубашки и стал гладить мою грудь, а потом наклонился и начал целовать ее, в это мгновение свет померк в моих глазах и единственной мыслью, промелькнувшей у меня в голове, была та, что, наверное, такие же чувства испытывала моя мать и что ради этого можно пожертвовать даже жизнью. Сейчас мне хотелось только одного: чтобы этот красивый молодой человек с крепкими мускулами и загорелым телом, виднеющимся в прорезях рубашки, гладил мое тело, целовал его, мял, как воск, в своих руках, чтобы страстное желание, которое, как пожар, бушевало в моей крови, наконец погасло.