Ани Сетон - Очаг и орел

— Больно! — вскрикнула девочка, обернувшись со слезами на глазах. Двое мальчишек подкрались к ней сзади: Джонни Пич и Натан Кабби. Именно он схватил ее за волосы, издевательски выкрикивая:

— Ха-ха-ха! Смотрите, как Огневушке плохо!

Нат был тощий мальчишка, одиннадцати лет, с тусклыми желтыми глазами и острым носом. Эспер уже привыкла, что ее дразнят за огненно-рыжие волосы, но она еще не научилась защищаться. Девочка съежилась, стараясь сдержать слезы.

— Оставь ее, — равнодушно сказал Джонни. — Она еще маленькая.

Это был красивый темноволосый мальчик, годом младше Натана.

— Чего ты хнычешь, Огневушка, — продолжал издеваться Нат, — не оттого ли, что твоя голова горит?

Он снова дернул девочку за волосы.

Эспер пригнулась.

— Я плачу потому, что Том и Уилли утонули в море, — ответила она всхлипывая.

Джонни повернулся и ударил по вытянутой руке Ната.

— Это правда, — сказал он. — Они были на «Свободе». Мой дядя тоже погиб на «Клинтоне». У нее и без тебя есть от чего плакать.

— Плевать! — презрительно ответил Нат, подражая интонации взрослых марблхедцев. — Спорим, мой папаша тоже пропал. С весны не возвращался. Мамаша, наверно, его бросила.

Как ни мала была Эспер, она поняла, что слова Ната об отце — нечто хуже, чем детская жестокость или бравада. Хотя мальчишка был обычного для своего возраста роста и сложения, взгляд его был не по-детски острый, а в глазах было что-то злобное, он напоминал злого карлика на картинке в сказках братьев Гримм, которые давал ей отец.

— Нельзя так говорить, — сурово сказал Джонни, — и нельзя так разговаривать с маленькой девочкой. Беги домой, Огневушка.

Эспер подумала, что ей совсем не обидно было услышать ненавистную кличку от Джонни. Она посмотрела на него с обожанием, но оба мальчика уже потеряли интерес к ней. Они увидели лодку Питера Юниона, приближавшуюся к берегу, и побежали посмотреть, удачной ли была ловля.

Эспер вытерла слезы уголком передника и побрела домой. Большой старый дом всегда напоминал огромную симпатичную кошку. Некрашеная обшивка за два века стала серо-бурой, две большие кирпичные трубы, на старом крыле и на новом, торчали, как уши, а качавшаяся над таверной вывеска была похожа на кошачий язык. На вывеске с надписью «Очаг и Орел» когда-то была эмблема: пара каминных подставок для дров и летящая над ними птица, но вывеска давно потеряла первоначальный цвет и проржавела.

Эспер, чувствуя драматизм событий, вошла в дом не как обычно, через кухню, а через вход под вывеской. Дверь в распивочную была закрыта, но девочка слышала голос матери, говорившей медленно, с большими паузами. Ее родители закрылись там. Эспер побрела в кухню — та была еще теплая от солнца.

У большого очага в своем бостонском кресле сидела бабушка, укутанная шерстяным серым пледом. Она была похожа на старую чайку.

— Что там делают Роджер с Сьюзэн? — с любопытством спросила бабушка. — И почему он сегодня выбежал на улицу?

— С кораблями случилось что-то страшное, — сказала девочка, подражая капитану Чэдвику. — Том и Уилли никогда не вернутся. Мама рассказывает об этом папе.

Старая женщина зажмурилась, перестав качаться в кресле.

— Никогда не вернутся? — повторила она задумчиво. Открыв глаза, она посмотрела на девочку, но словно сквозь нее. — Так же, как Ричард. Он тоже не вернулся. — Она скользила взглядом по кухне, пока не увидела коврик у входа. — Вот там я стояла, когда последний раз видела Ричарда. Этот коврик я сама вязала. Мы назвали его «корабль закат».

Эспер послушно посмотрела на истоптанный и местами протертый коврик, по которому столько раз ходила.

— Он очень милый, — сказала она со вздохом, прислушиваясь к странным звукам, доносящимся из-за двери, напоминавшим сдавленные рыдания; одновременно с этим она услышала голос матери, твердый и успокаивающий. Папа плачет, в изумлении подумала девочка. А ведь он, кажется, не волновался раньше о Томе и Уилли. Эспер была испугана и озадачена, она старалась найти ответ. Дело не в том, что папа не переживал, просто он долго жил где-то далеко, не веря в реальные вещи, а когда же это случилось, не знал, что делать, и обратился за утешением к маме.

Старая Сара Ханивуд, казалось, ничего не слышала. Она все смотрела на коврик, испытывая те же чувства, что и семьдесят лет назад, с той же силой обрушившиеся на состарившуюся женщину.

Она опять видела перед собой Ричарда, стоявшего в тот летний день в военной форме, молодого и красивого. «Первый парень в графстве Эссекс», как она назвала его про себя, та полузабытая Сара Хатэвэй, когда Ричард впервые появился в доме ее отца на Каннилейн. Она повторяла, что краше его нет, обнимая его и плача. С улицы послышались крики других солдат полка Гловера. Говорили, что от генерала Вашингтона пришел приказ, предписывающий марблхедцам отправиться в Нью-Йорк. Ричарду надо было спешить, а Сара вцепилась в него, плача и умоляя остаться. Ему не хотелось с ней расставаться через восемь месяцев после свадьбы, к тому же она была беременна. Но, несмотря ни на что, он был в хорошем настроении.

— Мы покажем этим вонючим красным мундирам, как надо драться, и этим дуракам фермерам покажем, что к чему. Ну и как обращаться с кораблями, они тоже узнают, — повторял Ричард, целуя жену и в то же время пытаясь высвободиться из ее объятий. — Прощевай, Сара, вернусь к первому снегу.

Но он не вернулся. Отступая с войсками из Бруклина в Нью-Йорк после ужасной Лонг-айлендской битвы, он написал ей задиристое письмо: «Мы, марблхедцы, спасли армию и показали этим горе-морякам на их корытах, где раки зимуют. Не беспокойся, милая, до встречи».

Как давно она зашила это письмо в корсаж? Много лет назад, когда маленькому Тому исполнилось два года. Это было единственное письмо, полученное ею от Ричарда. Марблхедцы вновь вышли в рейс в ночь на двадцать пятое декабря.

Повинуясь какому-то импульсу, старушка побрела в свою комнатку, теплую, обогреваемую большой трубой. В нижнем ящике комода, среди всякого хлама, она нашла старую чайную коробку. Там лежало письмо Ричарда, перевязанное черно-красной лентой. Но не его она искала. Сара продолжала рыться в ящике, пока не нашла старую пожелтевшую газетную вырезку. Статья называлась «Речь генерала Нокса», и старушка, щурясь, принялась читать ее: «Я хотел бы, чтобы здесь знали о людях из Марблхеда так же хорошо, как я сам. Я хотел бы, чтобы они стояли в ту горькую ночь на берегах Делавэра, когда был дан приказ главнокомандующего пересечь эту реку. Мощное течение несло огромные массы льда, которые угрожали сокрушить всех, кто осмелился бы…»

Сара вспомнила, как тогда, в те далекие годы, острая боль ее сменилась гордостью. Боль переносят в одиночку, но чувство гордости полагалось разделить.