Джинн Калогридис - Алая графиня

Маттео вышел через минуту. На нем не было только камзола, он остался в короткой рубахе и рейтузах.

Муж указал на шкуру, постланную у нетопленого камина, и сказал, не поднимая на меня глаз:

— Сегодня я посплю здесь.

Я смотрела на него с изумлением. Мысль о половом сношении нагоняла на меня ужас, однако священник объявил нас мужем и женой. По моему разумению, мы были обязаны совокупляться, желаем того или нет.

— Почему ты не хочешь лечь в постель?

— Я… — Он зарделся. — Дея, мне была невыносима сама мысль о том, что ты насильно будешь выдана за такого жестокого, мерзкого человека, который совершенно тебя недостоин. Но я…

— Ты меня не любишь, — спокойно завершила я, думая о том, как же могла столько лет подряд неверно истолковывать его взгляды. — Ты женился на мне просто по доброте душевной.

Он тяжко вздохнул, расправил плечи, присел рядом со мной, взял меня за руку, наконец-то посмотрел в глаза и с жаром произнес:

— Дея, я люблю тебя сильнее, чем кто-либо в этом мире, клянусь защищать от всякого зла и нежно заботиться о тебе. Я твой преданный друг, но никогда не смогу быть чем-то большим. Ты понимаешь?

— Да, — ответила я. — Ты вообще не любишь женщин.

— Вовсе нет. — Он коротко, невесело рассмеялся. — Просто… сложилась невероятно запутанная ситуация. Скоро придет время, и я объясню тебе, почему должно быть именно так, а пока прошу верить мне на слово. И еще кое-что…

Я удивленно подняла бровь.

— Ради блага нас обоих мы должны делать вид, что брак состоялся. Так будет безопаснее всего. Ты сможешь, Дея, зная, что я люблю тебя и желаю тебе только добра?

Его слова и взгляд выражали одно лишь сострадание. В голосе Маттео мне послышалась душевная боль, но все равно мысленно я возмутилась. Я решила, будто он лжет, что предпочитает женщин, а не мужчин, поскольку это смертный грех, который приведет его к бесчестию и гибели, если о том станет известно. Однако я разозлилась, что Маттео не желает сказать мне правду. А еще уверяет, будто мы с ним настоящие друзья!

Я выпустила его руку, схватила пуховую подушку, со всей силы запустила ему в лицо, упала на постель, развернулась к Маттео спиной и лежала так, пока возмущение не сменилось слезами. Я сама не могла понять, отчего плачу так горько и безутешно, хотя должна бы испытывать облегчение.

Когда он лег рядом со мной и обнял за плечо, я не стала отстраняться. Так мы и провели первую брачную ночь.

Гордость моя была уязвлена, но я быстро оправилась. В конце концов, теперь у меня было нечто такое, чего я никогда не имела: семья, пусть и состоявшая из одного Маттео. Впервые в жизни я принадлежала кому-то и кто-то — мне. В отличие от других женщин я вовсе не мечтала о детях, на самом деле даже думала втайне, что приводить в этот злобный мир новую душу просто жестоко. Быть рядом с Маттео мне нравилось, и я решила, что прекрасно проживу с ним и без всякой супружеской близости.

Наши решения иногда так опрометчивы.

Я думала, что стану любить его как друга, брата. Я вовсе не ожидала, что он будет заботиться обо мне, будет каждый день оказывать мне маленькие знаки внимания, приносить подарки, радоваться при виде моей улыбки. Я не предполагала, что буду лежать в его постели, притворяясь спящей, пока он работает допоздна за письменным столом. Я и не знала, что свет лампы придает его коже золотистый оттенок, оставляя тени в ямочках на щеках и на горле, и рассыпает медные искры по волосам.

Днем он работал наверху, на мужской половине замка, вместе с Чикко и другими писцами, а я проводила время с Боной. По ночам муж в одиночку корпел у себя в комнате над секретными заданиями. Я гордилась тем, что Чикко доверяет ему самые деликатные дела, но в то же время сердилась на секретаря герцога за то, что тот перегружает Маттео работой. Мой супруг был очень скрытным, никогда не рассказывал о своей работе, не оставлял на видном месте никаких бумаг. Иногда он читал, но в основном писал. Закончив, муж собирал все листы и прятал их в тайник под стенной панелью, который запирался на ключ, висящий на кожаном ремешке. Маттео постоянно носил его на шее.

Как-то раз я случайно проходила мимо, когда он работал за столом, не успела вовремя отвернуться и мельком увидела в руке Маттео шифровальную таблицу. Она показалась мне чудесным гобеленом с узорами из цифр, латинских букв и математических символов, изящно вьющихся по листу без пробелов или знаков препинания. Я постаралась забыть увиденное, но это было невозможно, — правда, как и Маттео, я умела хранить тайны. Только Бона, которая когда-то обучала меня грамоте, знала мой секрет. Стоило мне увидеть письменный текст, будь то на латыни, французском или моем родном языке, и я уже не могла забыть ни слова. Бона была просто шокирована тем, что Господь наделил женщину столь бесполезным талантом, и по ее требованию я держала свои умения при себе.

Скрывала я их и от Маттео, ведь, засыпая, было так приятно смотреть на него, когда он сидел за работой. Мне не хотелось, чтобы муж подумал, будто я люблю совать нос не в свое дело.

Вскоре после свадьбы я проснулась среди ночи и увидела, что лампа уже шипит и источает синий свет, а Маттео так и сидит за столом. Бумаги были отодвинуты в сторону, и он держался неестественно прямо, прижав руки к бокам. Глаза у него были закрыты, лицо расслаблено, уголки губ чуть растянуты в блаженной улыбке. Я решила, что муж заснул, повернулась, собираясь встать и уложить его в постель, но стоило мне пошевелиться, как глаза Маттео медленно раскрылись. Сна в них не было и в помине.

— Мне показалось, ты спишь, — пояснила я, вздрогнув от неожиданности.

— Я просто задумался, — ответил он, как будто это было исчерпывающее объяснение, а его сияющие глаза при этом лучились любовью. — Если ты не против, я подумал бы еще немного.

— Конечно.

Я перевернулась на другой бок, но заснуть уже не смогла. Мне не давало покоя выражение его лица.

Общаясь со мною, Маттео всегда был терпелив и добр. В гневе я видела его только однажды, когда как-то вечером старший секретарь герцога пинком распахнул дверь нашей комнаты и втолкнул мужа внутрь. Маттео со всего размаху упал на пол, я ахнула и кинулась к нему. Верхняя губа у него была разбита, из нее сочилась кровь, левый глаз заплыл. Я обняла супруга за плечи и попыталась усадить. Дрожа от гнева, он оттолкнул меня и попытался встать на ноги.

Чикко Симонетта быстро вошел в комнату, снова сбил его на пол и проревел:

— Дурак! — Он был старше Маттео на сорок лет, в висках у него блестела седина, однако секретарь отличался крепким телосложением и был высок, словно дуб. — Ты что, смерти ищешь? Сиди здесь, а лучше сунь голову в холодную воду — может, снова начнешь соображать!