Бертрис Смолл - Разбитые сердца

— Пойдемте, выпьем со мной вина, мадам. Это печальный для меня день, но одновременно и счастливый. Выпьем за нашу печальную радость.

Он повел меня в ту часть замка, где раньше мне бывать не приходилось, и я вошла в его комнату. В противоположность другим апартаментам замка, и особенно дамским покоям, отличавшимся небывалой роскошью, она была мрачной и пустой до аскетизма. Однако вино оказалось превосходным, и после того, как мы выпили за успешное путешествие и за счастье наших детей, настроение мое улучшилось, как и умерилась печальная радость Санчо. Завязалась легкая, свободная беседа, и когда пришло время заговорить о том, что было у меня на уме, мне удалось найти слова, звучавшие достаточно бесстрастно.

Санчо взялся рукой за бороду.

— О, дорогая мадам, верьте мне, я вас понимаю. Вы правы, калека на пару с не слишком довольным человеком — не очень желательное дополнение к любой компании, но, со своей стороны, права и Беренгария. Они с Анной не расставались с самого детства, а этот парень, Блондель, однажды оказал нам очень важную услугу. Я могу понять, что, пускаясь в столь рискованное предприятие — а брак, как вы знаете, для невинной девушки выглядит именно так, даже если ей повезло выйти замуж по собственному выбору, — она хочет иметь рядом верных, привычных спутников своей молодости. Кроме того, Анна превосходная девушка. Мне будет ее очень не хватать. — Он улыбнулся. — Мне не раз приходилось прибегать к ее совету. Кроме того, как вы сами сказали, к ее услугам всегда есть паланкин.

Он снова улыбнулся, и мне стало ясно, что поддержки от него ждать не придется. Оставалась надежда лишь на возможность выяснить, многое ли известно Блонделю и многое ли он успел разболтать. Я допила вино и подвинула Санчо бокал, чтобы он наполнил его снова и выпил вместе со мной. Мы еще несколько минут поговорили о путешествии, а потом я мимоходом спросила:

— Так, значит, менестрель однажды оказал вам услугу. В чем же, сир?

Вино уже сделало свое дело, и он рассмеялся.

— В манере разговаривать, мадам, они с Анной стоят друг друга. Вы уже сами убедились в том, какой может быть моя дочь; если она заупрямится — а это, заметьте, бывает довольно часто — ее не прошибешь никакими доводами, она остается к ним глуха и слепа. Упряма, как железный мул! Так вот… — И он рассказал мне о том, как Беренгария влюбилась, как отклоняла все предложения и в конце концов отправила этого юношу в Лондон, разузнать все, что можно, об Алис и Ричарде.

— Он примчался оттуда, — завершил свой рассказ Санчо, — не слезая с лошади ни днем, ни ночью, и принес известие о том, что помолвка расстроилась. Это позволило мне, мадам, возобновить переговоры раньше, чем смог бы сделать любой из отцов в христианском мире. И вот — как счастливо все кончилось! — сегодня вы здесь.

Смешав правду с ложью, я сказала:

— В то время я была в Винчестере, полностью отрезанная от мира. Кроме того, Ричард не из тех, кто склонен говорить о своих личных делах. Что же именно сказал вам менестрель? — Я подавила в себе желание крепко сцепить пальцы в предвкушении опасных подробностей и замерла.

— Это величайший из всех секретов, — ответил Санчо, потянувшись к графину. — И уже если Блондель узнает такое, то никогда не разболтает. Он не сомневался в точности своих сведений, но о том, где и как получил их, не сказал ни слова, не желая подвергать себя опасности, а в этих обстоятельствах опасность очень велика. Он изложил мне лишь суть дела — одни голые факты. В отчаянном положении, о котором я вам уже рассказывал, я был готов ухватиться за малейший шанс и немедленно начать действовать. И получил счастливейший результат.

Не обманывал ли он меня так же успешно, как я — его? Или же юноша действительно, сверх всяких ожиданий, крайне осторожен? Я на минуту задумалась, чувствуя, как во мне растет расположение к менестрелю. Ведь рассказать обо всем он мог только Санчо, а тот, имея такие сведения, подумал бы, что мне-то уж наверняка все известно, и вряд ли стал бы что-то скрывать, да еще в подпитии. Я не пыталась объяснить даже себе самой, почему менестрель повел себя так осторожно и сдержанно, и могла быть лишь благодарна ему за это.

Однако даже чувство благодарности не могло склонить меня в пользу его участия в путешествии. Так же, как и горбуньи! Но что еще я могла сделать?

— Боюсь, мадам, вам кажется, что я слишком избаловал своих дочерей. Я и в самом деле часто думаю, что мне с самого начала следовало быть с ними построже.

— Может быть. Правда, я часто была строга к детям, однако все, кроме Иоанны, выросли очень своевольными, — пожаловалась я и, отвечая на внезапно пришедшую в голову мысль, заметила: — Дай Бог, чтобы Беренгария никогда не шла против воли Ричарда, потому что такие столкновения могут вызвать опасные искры.

— Об этом не беспокойтесь, — рассмеялся Санчо. — В его руках она будет податливой как воск.

Действительно, Беренгария могла показаться воском в любых руках в течение нескольких следующих недель, пока мы, усталые, мучительно добирались до Марселя. Никогда еще к будущему мужу не ехала ни одна такая терпеливая и нетребовательная невеста. Казалось, что ехала она во сне, не замечая тягот и неудобств, неизбежно связанных с путешествием.

Даже в Марселе, где нас огорчили новостью о том, что Ричард неделю назад отплыл с английским флотом на Сицилию, она сохраняла спокойствие.

— Придется еще немного подождать, только и всего, — вымолвила она.

Еще немного… Бедная девочка! Тогда я почти простила ей упрямство в отношении Анны и Блонделя.

Ричард оставил мне вполне типичное для него письмо. Начиналось оно с обычных приветствий мне, принцессе и всей ее свите. Он выражал надежду на то, что наше путешествие было не слишком утомительным и что мы чувствуем себя хорошо. Писал, что ему, вероятно, придется провести зиму на Сицилии. Он велел мне ехать в Неаполь, где нас должна была встретить моя дочь Иоанна, вдовствующая королева Сицилии, а потом мне предстояло отвезти принцессу в Бриндизи, где она «еще немного подождет», пока он не пришлет за нами.

Ограничившись несколькими строками о том, что касалось нас, он подробно писал о бремени своих забот: о том, как получить обратно приданое Иоанны от нового короля Сицилии Танкреда, который дал понять, что ничто кроме прямого насилия не заставит его расстаться со столом из чистого золота, шелками, двумя дюжинами золотых кубков и блюд и таким количеством зерна, масла и вина, на перевозку которого потребовалось бы шестьдесят тысяч мулов. Если Танкред захочет воевать из-за таких пустяков, он получит эту войну в полной мере. Мне предстояло убедить Иоанну в том, что, после того как Ричард разделается с Танкредом, будет учтен каждый бочонок масла, до последнего, и что каждое пережитое ею оскорбление будет должным образом отомщено.