Бертрис Смолл - Разбитые сердца

В те три дня я много времени провел в обществе этого человека, который спал и ел, как и я, в шатре Ричарда и был вверен моему попечению. Рэйф рассказал мне свою любопытную историю. Он попал в плен пятнадцатилетним оруженосцем и провел там десять лет. Против его воли ему сделали обрезание и отправили как раба к султану Икониума — человеку, известному тем, что он влюбился в Элеонору Аквитанскую, когда та участвовала в крестовом походе. Его назначили садовником. Однажды вторая жена султана гуляла в саду, и ей понравился какой-то цветок. Рэйф срезал его, ободрал шипы и вручил даме. Увидевший это султан приревновал жену и приказал кастрировать садовника. Но человек, которому надлежало это сделать, был другом Рэйфа. Он для виду что-то надрезал — тому было адски больно — но от такой участи его спас. Когда дочь султана вышла замуж за эмира Дамасского, Рэйф уехал вместе с нею и хотя он ненавидел всех сарацинов и никогда не мог сказать ни об одном из них доброго слова, я по одной или двум проскользнувшим репликам, а также на основании многозначительных умолчаний сделал вывод о том, что его новый хозяин был разумным и человечным. У него на службе Рэйф вырос от грума до управляющего, что включало некоторые секретарские обязанности, и в этом качестве ему пришлось принять участие в обороне Акры.

Хотя Рэйф был лишь чуть старше меня и много лет прожил в обстановке, не благоприятствовавшей становлению личности или развитию ума, в сравнении со мной он был зрелым, умудренным опытом, богато одаренным и достойным доверия человеком. Граф Альженейский после первого прилива благосклонности стал относиться к нему с некоторой неприязнью и однажды сказал, что тот так долго жил на Востоке, что стал изнеженным и коварным, как сарацин.

— Именно поэтому я выжил и вернулся первым, — не растерявшись, возразил Рэйф.

Ричард рассмеялся. Рэйф Клермонский ему нравился сам по себе, а кроме того, он был для него предвестником, первым плодом, символом освобождения, которое нес этот крестовый поход. К тому же он видел в нем большую пользу, будучи предводителем крестоносцев, — Рэйф говорил и писал по-арабски, хорошо знал образ жизни врага, его обычаи, пристрастия и особенности менталитета. Этот человек мог быть очень полезен королю.

И Ричард души не чаял в Рэйфе, первом освобожденном пленнике, а тот — в Ричарде, своем освободителе. Со всеми остальными он был высокомерен, заносчив, раздражителен, резок и вспыльчив. Однажды я мягко выразил свое удивление его неуважительным ответом на какой-то вопрос герцога Бургундского. Рэйф самым неприязненным образом рассмеялся и заявил:

— Я жил там, Блондель, где одно движение ресниц в неподходящий момент могло стоить пыток, которые вам и не снились. Что мне герцог Бургундский?

Совершенно по-другому он относился к Ричарду: без смирения, без подобострастия — он даже вступал с ним в споры, порой в перебранку, но Ричард оставался для него человеком особенным, который должен был отомстить за его потерянные годы и за многочисленные обиды.

В день торжества по случаю победы столы поставили в виде большого круга — и в этом я опять усмотрел руку тактичного старого альженейца, — так, чтобы никто не оказался ни в голове, ни в дальней части стола. Самые знатные гости были рассажены с большой осмотрительностью. Никто не отказался от приглашения, все надели лучшие одежды и самые дорогие украшения. Это было чрезвычайно колоритное, великолепное зрелище, вызывавшее благоговейный трепет при мысли о том, что собрался самый цвет западного рыцарства, с виду единый. Я занял свое место за спиной королевы, готовый сыграть и спеть для нее, хотя и озабоченный обломанными ногтями и тем, что не брал в руки лютню с самого дня нашей высадки под Акрой. Теперь, когда она стала замужней женщиной, ее волосы были собраны в большой пучок, который, чуть оттягивая голову назад, придавал миледи гордую осанку. В платье цвета гиацинта она была красивее, чем когда-либо. Во мне проснулись и разгорелись былые вожделения, и я решительно переключил внимание на завязавшийся за столом разговор.

Кто-то вспомнил о Старике с Горы.

К тому времени всем нам были знакомы имя и вселяющая ужас репутация этого таинственного властелина. Он правил в горной крепости в Ливане, а его подданные были профессиональными убийцами. Их называли «ассасенами» [4] От assassin — убийца ( фр. ). , и это слово начинало входить в повседневный язык армии крестоносцев. «Ты настоящий старый ассасен», — мог сказать один солдат другому, а то и мулу, или будучи недовольным каким-нибудь несподручным инструментом. Имя «Старик с Горы» получило широкое распространение как мерило свирепости, а фраза «рассказывай об этом Старику с Горы» — как выражение недоверия.

И все же, несмотря на то что этот образ давно поселился в нашем сознании и часто бывал предметом разговоров, Старик с Горы был окутан тайной, казался легендарной фигурой, его существование вызывало сомнения. Никто никогда не видел ни его, ни хотя бы одного из его ассасенов, и большинство считали этот персонаж героем сарацинского фольклора, полагая, что в основе его образа была личность гораздо менее колоритного тирана, терроризировавшего страну в далеком прошлом. Разумеется, очень немногие действительно верили в то, что если облазить весь Ливан, то можно набрести на Старика с Горы, на его соплеменников, убивающих ради удовольствия, на утыканный башнями замок или на знаменитые сады удовольствий, сравнимые с раем, где среди фонтанов и цветов бродят прекрасные нимфы. Но все с удовольствием болтали о нем, обмениваясь умозрительными замечаниями.

Неожиданно Рэйф Клермонский, положив на стол нож, нагнулся вперед и заговорил. За исключением моментов крайнего возбуждения, он всячески старался скрыть некоторую пронзительность своего голоса и говорил нарочито хрипловато. Сейчас же его слова легко доходили до самых удаленных мест за круглым столом, хотя смотрел он только на Ричарда.

— Вы очень удивитесь, если я скажу вам, что видел Старика с Горы и его цитадель?

Как и следовало ожидать, над столом пронесся приглушенный шум удивления, интереса и недоверия, перекрывая который отозвался Филипп Французский.

— Конечно, да, узнать об этом было бы удивительно и забавно, — отчетливо прозвучал его чистый голос.

— Так я вам расскажу, — сказал Рэйф, бросив на Филиппа взгляд, полный холодной неприязни, а потом оглянувшись на Ричарда. — Однажды мы с моим… с султаном отправились к нему с визитом. Это был совершенно секретный визит, и он взял с собой меня, а не кого-то из приближенных, потому что верил в мою… скромность. — На его лице на мгновение появилась какая-то особенная полуулыбка-полугримаса. — Мы подъехали к замку с серебряными куполами и полами — все было так, как в историях о нем, если не еще более изумительно. Замок стоит на уступе скалы, окруженный садами, красоты которых в рассказах скорее недооцениваются, чем преувеличиваются. У границы сада гора обрывается, образуя необычайно глубокое ущелье — оно выглядит как край земли. В один прекрасный день, когда мы гуляли по саду, Старик с каким-то странным любопытством спросил моего… султана: «Вот вы великий правитель, а скажите мне, прыгнул бы любой из ваших людей в эту пропасть, если бы вы приказали? Я имею в виду — охотно, с радостью?» Султан взглянул на меня, и на моем лбу выступил холодный пот.