Элизабет Чедвик - Когда струится бархат

— Хельвен… — пробормотал Адам, прижавшись к ее волосам, наклонил голову, перебирая рукой густые локоны, отыскивая и целуя щеки и виски, а затем, когда удивленная и обрадованная женщина подняла лицо вверх, Адам поцеловал ее в губы.

Навстречу приоткрылся податливый, теплый рот, влажный, как середина цветка. Рука мужчины крепче сжала ее талию и соскользнула по изгибу бедра, еще сильнее прижимая тело к своему. За краткий миг одного сердцебиения тело Хельвен пылко изогнулось навстречу его телу, но тут же шокированный разум вновь взял под контроль восставшую плоть. Хельвен дернулась, как норовистая лошадь, вырывающаяся из-под седла, отвернула лицо, разрывая поцелуй, и с силой высвободилась из объятий.

— Нет, нет, Адам! — задыхаясь, вскрикнула она, ошеломленная неожиданным взрывом чувственности, которую давно считала в себе угасшей навсегда. И уж, во всяком случае, воскресшую совершенно не к месту и не ко времени. Хельвен торопливо вытерла рот рукавом, словно желая скорее отогнать вкус мужского рта. Ноги внезапно подкосились. — Боже мой, нет, не надо!

— Хельвен… — Адам шагнул к ней, с умоляющим видом протягивая руку. — Это вовсе не…

Дрожа всем телом, она отшатнулась от него.

— Не прикасайся ко мне! — Хельвен схватила со скамейки брошенную накидку и заговорила прерывающимся от смятения голосом. — Я… я говорю серьезно. Если ты приблизишься еще на один шаг, я закричу и позову стражу! Я тебе не какая-то вислозадая кухонная девка, готовая опрокинуться на спину по твоей малейшей прихоти! Если тебе возжелалось удовольствий такого рода, ты знаешь, где караульное помещение, вот туда и иди!

Взгляд Адама помрачнел. В душе одновременно клокотала злость за столь унизительный способ отпора, избранный ею, и стыд за потерю самообладания. Он только молча смотрел на Хельвен, не в силах найти слова. Хельвен упорно не отводила глаз, в воздухе нарастало напряжение. Наконец с легким вскриком Хельвен повернулась спиной и торопливо выбежала из комнаты.

— О боже, будь я проклят! — прорычал Адам и бросился следом, лихорадочно воображая, как его арестовывают за попытку изнасилования. Но в темноте споткнулся о чей-то тюфяк и с размаху упал на камышовую подстилку, разбудив кого-то, ответившего бранью на английском языке. Адам грубо огрызнулся на вульгарном диалекте французского и вскочил на ноги. В тусклом свете приглушенного огня он различил храпящих слуг и солдат, коричневатые отблески на отполированном дубовом кресле хозяина замка, стоящем на высоком помосте, уловил ритмичные движения накрытой одеялом парочки и остановил взгляд на дергающихся во сне лапах лежащей собаки. Хельвен не было видно.

Адам снова выругался, на этот раз проклиная собственную глупость, и отчаянно ухватил себя пальцами за волосы. Он ведь только хотел ее утешить, совершенно не подозревая, насколько ненадежна грань между желанием утешить женщину, прижимая ее к себе, и желанием женщины вообще. И вот теперь безрассудность обойдется чересчур дорого. От одной мысли об испуганной и разгневанной Хельвен по телу побежали мурашки. Но тут же пришло вспоминание о прижимающемся теплом женском теле, и Адам почувствовал, как его обдала горячая волна, которой он не в силах противостоять.

Адам возвратился в покинутое помещение, взял кувшин, с которого на него смотрел дракон с гранатовыми глазами, и свой кубок и уселся искать забвения в вине вместо спокойного сна, который, он точно знал, теперь никогда не придет.

Майлс, хозяин поместий Милнхэм и Эшдайк, наблюдал за игрой младшего внука, который подскакивал и делал выпады в стороны, размахивая деревянным мечом и поражая воображаемых противников. Старик глубоко вздохнул и положил больные ноги на скамеечку, предусмотрительно принесенную Хельвен.

— Как давно я был даже наполовину таким же подвижным. Смотри, он же носится резвее блохи. — И хотя голос звучал грустно, в глазах деда светилась гордость, ибо в хрупком и миниатюрном мальчике он видел самого себя. По крайней мере сейчас ему казалось, что именно таким он сам был в вольные дни далекого детства.

Хельвен тоже наблюдала за своим наполовину кровным братиком и вздрогнула, когда тот с размаху ударил по умывальному сосуду, едва не сбив его на пол.

— Мне кажется, что ты слишком много ему позволяешь, дедушка, он тебя совсем измотал, — мягко упрекнула Хельвен, подавая кубок с вином.

— Не-а, — улыбнулся Майлс, — для меня большая радость, когда мальчик со мной. Ты знаешь, он сумел сам поймать кролика, и даже освежевал его. Твоя приемная мать обещала к Рождеству сделать ему из этой шкурки подбитую мехом тунику. А он собирается подарить ей лапку в серебряной оправе, чтобы подвешивать на пояс.

Хельвен почтительно улыбнулась, но в улыбке не участвовали глаза, в которых сквозила лишь озабоченность. Майлс потянулся к ее пальцам и стиснул ладонь. Хельвен опустила взор на руку старика. Рука была коричневой, густо испещренной переплетением синеватых вен, напоминавших корни дерева, но при этом твердая и основательная, в то время как ее собственная молодая рука с чистой кожей нервно подергивалась. Она закусила губу, метнув на деда быстрый взгляд, на который тот ответил безмятежно спокойным взглядом старости.

— Дедушка, пока вы уезжали с Уильямом, у нас был гость.

Майлс медленно наклонил голову и улыбнулся.

— Знаю. Молодой де Лейси. Эдрик рассказал мне, когда я выходил во внутренний двор. Надеюсь, как только мои старые кости отдохнут до такой степени, что снова захочется в седло, я поеду в Торнейфорд и позову Адама домой. — Он проницательно посмотрел на внучку. — Ты ведь хочешь мне рассказать, что произошло?

— Дедушка, я поссорилась с Адамом, — тихо сказала Хельвен и проглотила подступивший к горлу комок, вспоминая инцидент, происшедший позапрошлой ночью. Тогда она пригласила Адама в солярий, выложила свои сомнения, а потом, когда его сочувствие начало оборачиваться чем-то намного более опасным, стала реагировать на это подобно дикому животному, стремящемуся вырваться из капкана. Мало того, она еще обвинила Адама, будто во всем виноват только он, хотя, к ее собственному стыду, это было не так. Ее тело охотно подчинилось зову страсти, и, убегая от Адама, Хельвен в действительности убегала от самой себя. Весь следующий день она отказывалась спускаться в большой зал, ссылаясь на головную боль. И Адам не мог подняться к ней без персонального приглашения. Он обращался с просьбой о разговоре, но Хельвен велела передать через свою служанку Элсвит, что больна. Адам понял намек, быстро собрал своих людей и уехал. Молчание, разделившее их, с того дня такой тяжестью навалилось на нее, что выносить это больше не было сил.