Сьюзен Виггз - Огненный рай

— Я много узнала с тех пор. Любовь. Предательство. — Ее слова разрывали сердце; хотелось бы исправить эти годы, он сожалел о причиненной ей боли.

— Я танцевал с тобой в тот день.

— Теперь ничего не исправишь танцем.

— И поцеловал.

— А я влюбилась в тебя.

В следующее мгновение она оказалась в его объятиях — он целовал ее лицо и волосы, наслаждаясь близостью. Нежные лепестки шиповника смялись между напряженными телами; и цветок, и их одежда упали на песок. Эштон, забыв обо всем, кроме любви, поразился несовершенству собственной памяти: как можно было забыть мягкость и аромат ее кожи, шелковистость волос, приливы страсти и горячие объятия? Ее дыхание сделалось прерывистым, похожим на рыдание.

— Боже, — прошептал он, — что с нами произошло, Бетани?

Дрожа, она отстранилась от него, медленно оделась. Взглянув на лошадей, не ответила на его вопрос.

— Готовятся для Континентальной кавалерии, не так ли?

— Откуда тебе это известно? — потребовал он ответа.

— А этот мерин принадлежит лейтенанту Ярову, не так ли? В самом деле, Эштон, у Михаила Ярова необузданный темперамент — он чуть не придушил подчиненного, когда обнаружил пропажу. — Бетани снова взглянула на гнедого. — Нетрудно догадаться: ты дожидаешься темноты, чтобы проскочить мимо английских фрегатов. Девять вечера — самое удобное время. Думаю, ты уже изучил расписание патрульных служб, правда?

Эштон схватил ее за руку.

— Что за игру ты ведешь?

Она многозначительно посмотрела на его руку.

— Твоя жизнь мне дороже лошади Ярова. И я не собираюсь доносить на тебя.

Эштон расслабил руку.

— Тогда зачем ты пришла сюда?

— Я бываю здесь ежедневно, с тех пор, как узнала о твоих планах тренировать лошадей для мятежников. Догадалась, что ты изберешь именно это место, потому что оно очень уединенное. — Она отошла от него на несколько шагов. — Эштон, это безумие. Тебя обязательно схватят.

— Такая забота с твоей стороны очень трогательна.

— Моей главной драгоценностью является Генри, а ты можешь лишить его счастья.

— Неужели тебе бы хотелось желать сыну слишком хилого отца, неспособного бороться за свои убеждения? Мужчину, который бы отвернулся от дела свободы?

— Отца, который не повинуется своему королю и выступает против соседей, — возразила Бетани.

— Мы ни о чем не договоримся до тех пор, пока ты принимаешь у себя в доме Дориана Тэннера. Или ты выступаешь не только в роли хозяйки с этим блестящим офицером?

Упрямый взгляд голубых глаз скрестился с гневным орехово-золотистым. Ему хотелось трясти жену за плечи, пока зубы не застучат и она не запросит пощады, и, одновременно, заключить в объятия, чтобы снова понять, почему они когда-то полюбили друг друга. Эштон знал, что она слишком горда, чтобы искать утешение в объятиях другого мужчины.

— Я не хотел произносить этих слов, — признался он, понизив голос. — Прости.

Она резко вскинула голову.

— Ты знаешь, Эштон, что впервые просишь у меня прощения?

— И, несомненно, не в последний раз.

Жарким июльским днем по аллеям сада Систоуна, ведущим к летнему домику, где располагалась школа Бетани, торопился Эштон, испытывая неловкое чувство непрошеного гостя и необъяснимую тяжесть на душе — было о чем поразмышлять.

Шарль Гектор Теодат, граф де Эстен, направлял свой флот из залива Делавэр на север, намереваясь освободить Ньюпорт от англичан; генерал Салливан, командующий Континентальной армией, планировал провести операцию на суше — по всем расчетам двойной удар должен был смести «красные мундиры» в считанные часы. План, разработанный маркизом де Лафайетом и генералом Вашингтоном, казался очень надежным, но де Эстен прослыл на флоте слишком осторожным человеком, а шотландский темперамент Салливана и его невезение вошли в поговорку.

Заходящее вечернее солнце бросало золотые тени на летний домик, тонкий аромат роз и кентерберийских колокольчиков пронизывал воздух, навевая сентиментальные мысли. Эштону припомнилось, как три года назад они вдвоем сидели в этом домике и ему, практичному человеку, в голову пришла мысль использовать его не только для украшения. Мог ли он тогда додуматься, что жена приспособит его для таких благородных целей.

Хотя здание и было перестроено, чувствовалась некоторая его заброшенность: трава и кусты росли в своем первозданном виде, не зная, что такое английские лужайки и подстриженные газоны, — еще одно свидетельство презрительного отношения Дориана к благотворительной деятельности Бетани; в отличие от школы, конюшни и каретный двор содержались в идеальном порядке.

Эштон помедлил у двери, расправил плечи и сжал пальцы в кулаки, как бы готовясь к схватке, на губах появилась натянутая улыбка. Ему было понятно, что с женой предстоит нелегкий разговор, когда ей станет ясна причина его прихода.

Эштон приготовился войти в дом, но услышал гневный голос Бетани:

— Как только могла такая безумная мысль прийти вам в голову!

Эштон помедлил и прислушался. Послышались мужские шаги.

— Мой план совершенно логичен. — В благовоспитанной речи Дориана Тэннера слышалось раздражение. — Пора задуматься об образовании Генри, — продолжал он. — Через несколько лет ему можно будет поступать в Итон.

— Я никогда не отправлю своего сына на учебу в Англию, — возмущенно ответила Бетани.

— И поступите очень неблагоразумно, — заявил Тэннер. — Все приличные люди отправляют своих детей на учебу — оба ваших брата учились там.

— Да. И отцу понадобился год, чтобы снова перевоспитать Гарри после его возвращения домой, а Вильяма еще долго по ночам мучили кошмары — результат насильственной системы обучения. Генри сможет получить прекрасное образование прямо здесь, в этой школьной комнате.

Раздался злой смех Дориана.

— Понимаю. Будущий хозяин Систоуна будет цитировать крамольные стихи вместе с бедняками и бывшими рабами.

— Если мои ученики и низкого происхождения, это совсем не значит, что они не могут получить образование. Мальчик, изучающий книгу, трудится одинаково упорно, независимо от того, кто его отец — раб или благородный джентльмен.

— Вы рассуждаете о равных правах для бедняков, как самые радикальные из патриотов.

— В самом деле? Тогда, похоже, у меня с ними есть что-то общее.

Усмехнувшись, Эштон скрестил руки и прислонился к стене дома.

— Я не допущу, чтобы Генри общался с отбросами умирающей нации.

— Но кто сделал эту нацию умирающей?

Дориан шумно выдохнул.

— Мне глубоко небезразлична судьба мальчика. Если бы вы так опрометчиво не вышли замуж за Маркхэма, а приняли тогда мое предложение, Генри мог бы быть моим сыном.