Уильям Локк - Сумерки жизни

Он решил, однако, выждать с решением до завтрашней почты.

„Люби ближнего, как самого себя" — великолепный принцип. Его единственный недостаток в том, что он поддается слишком широкому толкованию. Если к нему прибавить спасительную оговорку, что тут не имеются в виду дела ближнего, он был бы превосходен.

Как ни мало соблюдали жильцы пансиона Бокар этот принцип, расширительному его толкованию они подчинялись беспрекословно. Не только потому, что они были женщинами. По временам и общество мужчин не прочь поговорить о делах своих ближних. Толковать о событиях, совершающихся вокруг нас, в природе человека, и толков, в соответствии с опасениями Рейна, в пансионе Бокар было больше, чем достаточно.

Прежде всего немало времени умы и языки пансионеров занимал драматический конец романа бедной мисс Бунтер. А затем, до всеобщего сведения дошли некоторые факты, которые указывали на любопытные отношения между миссис Степлтон и Рейном Четвиндом. Главным из них было состоявшееся ранним утром свидание. Летний гарсон сообщил о нем повару, который поделился этим известием с мадам Бокар. Та по секрету передала это госпоже Попеа, а последняя со свойственной ей едкостью изобразила этот факт перед фрейлен Клинкгард. От нее об этом узнала фрау Шульц, которая обработала эту историю тщательно, со злобным чувством, питаемым ею к Екатерине. И пустила ее в оборот дальше. В таком виде она дошла до Фелиции.

Молодая девушка как раз переживала полное горечи настроение, сделавшее ее восприимчивой к этой сплетне. После бессердечного систематического обмана, которому подвергалась мисс Бунтер в течение пятнадцати лет, казалось, нельзя ни в чем верить человеку. Нельзя сказать, чтобы она была восстановлена против Рейна Четвинда из-за себя самой. Она вынуждена была признаться со слезами презрения к самой себе на глазах, что он не обнаруживал по отношению к ней ничего, кроме братской чистосердечности и вежливости. Но при своем нерасположении к Екатерине, она допустила, что он способен на пошлую любовную интрижку, и перестала после этого так высоко его ценить. Затем на сцену выступила гордость, по-видимому — для ее же пользы, но на деле, по тому особому влиянию, которое оказывает гордость на женское сердце, чтобы усилить горечь внутренней борьбы. Однако светлое, чистое чувство брало верх над личной тревогой… сильное чувство жалости к тому хрупкому существу, у которого сразу рушились все надежды в жизни. Присутствие очевидицей и утешительницей при этой агонии отчаяния явилось одним из тех мрачных опытов, которые приводят в движение пружины, вызывающие бесконечное чувство сострадания.

Когда старик Четвинд предложил Фелиции проехаться в Люцерн, она пылко за это ухватилась. Оставить пансион и все с ним связанное было бы облегчением. В течение целого дня она лихорадочно занималась приготовлениями к отъезду. Наступило острое разочарование, когда старик заболел, и поездка была отложена на неопределенное время. Она со страшным нетерпением дожидалась октября, когда ей можно будет вернуться к своим в Бермуду. Пока же она старательно переписывала рукопись, ухаживала за стариком, насколько он ей это позволял, и посвящала остальную часть времени всяким развлечениям, которые затевались в пансионе.

Екатерина несколько дней после отъезда Рейна жила как бы в безумном раю. Его поцелуй покоился на ее губах, обнимавшие ее руки продолжали сжимать ее тело, его волнующие слова звучали в ее ушах. Если приходили в голову непрошенные мысли, она гнала их прочь со страстью возмутившейся воли. Долгое утро мелькнуло, как во сне. День и вечер прошли в опьяняющем чувстве счастья. Ночью она спала и бодрствовала попеременно, не справляясь с часами. Она завоевала его любовь. Любовь эта была дана ей полной льющейся через край мерой, заливая ее солнечным светом. Екатерина отдавалась восторженной радости, которую предстояло испытать, а не только думать о ней.

Но вечером на другой день пришло письмо Рейна. Она сидела у окна, читая его с бьющимся сердцем. По временам слова плыли перед ее глазами. До настоящего момента она ясно не представляла себе цельность и истинное благородство его любви. Для нее это было нечто большее, чем письмо возлюбленного. Это было обнаружение сильной и высокой души, которая отдавалась ей, чтобы вести ее с собою и освещать остаток дней ее на земле. Она, в порыве самоунижения перед ним чувствовавшая себя недостойной целовать край его одежды, видела себя окруженной уважением, почетом, заполняющей святое святых его сердца. Ей предстояло сделаться его женой.

Она внимательно прочитала письмо два раза. Тогда великий страх заставил ее похолодеть. Предчувствие этого страха явилось ей еще в тот вечер на озере, как раз перед тем, как грянул гром, и со смутной угрозой носился перед ее воображением во все время наступившего затем опьянения. Только воля ее отталкивала его прочь. Теперь этот страх держал ее в своей лапе.

Стать его женой. Слова эти глядели ей в лицо, вновь и вновь повторяемые со всей заключающейся в них страстью, нежностью и преданностью. Ей стало холодно. Истерический клубок подкатывался к горлу. Она прошла через комнату, выпила стакан воды и снова села. Мечты, иллюзии, радость, — все исчезло. Великое страдание было в ее глазах, когда она поглядела ничего невидящим взором прямо перед собой.

Пока она так смотрела, искушение коварно заползло в ее сердце, ослабило и успокоило на минуту ее напряженные нервы. Зачем рассказывать ему то, о чем он, — она знала его благородный характер, — никогда не спросит? Все ее будущее на вечные времена принадлежит ему. Какое значение имеет прошлое?

Глаза ее упали на его письмо, лежавшее на ее коленях, и уловили несколько случайных фраз. Тут всю ее пронизала дрожь, словно волна презрения к себе и отвращения и, наклонившись вперед, она скрыла лицо свое в руках и заплакала.

Он был слишком благороден, чтобы обманывать его… чтобы поймать его в ловушку, как это сделала бы простая авантюристка. Мысль эта обожгла ее. Молчание было слишком дешевым металлом для расплаты за чистое золото его любви. В миллион раз лучше говорить и потерять его, чем сохранить его при помощи лжи. Все, что в ней было чистого, искреннего и женственного, возмутилось против этого искушения.

Долгое время оставалась она с опущенной головой, и мысли ее вихрем носились вокруг тех средств, которыми она собиралась нанести смертельный удар своему счастью. Время незаметно проходило, и тени сгущались, по мере того как день переходил в вечер. Посланный от госпожи Бокар с вопросом, спустится ли она к обеду, первый дал ей заметить, как уже поздно. Она послала сказать, что нездорова. Тарелку супа, вот все, что она просила прислать ей наверх. Затем она вновь вернулась к своим безнадежным мыслям. Восклицание, вырвавшееся из глубины души Денизы жужжало в ее ушах, пока не превратилось в бессмысленный напев. С той ночи в январе, когда она смотрела эту пьесу вместе с Рейном, она болезненно применяла это восклицание к себе.