Эжени Прайс - Свет молодого месяца

— Да, пожалуйста. Хотя вряд ли что-нибудь можно было доставить.

Совершенно не надеясь, Мэри медленно, с опущенной головой шла по кладбищу, только изредка здороваясь с теми немногими прихожанами, которые нашли в себе силу приехать в церковь.

— Я вижу, вы сегодня приехали на богослужение, мисс Мэри, — никакие трудности не могли согнать улыбку с лица Джона Каупера. — И хорошо, что приехали, я уже слишком стар, чтобы ехать к вам в Розовую Горку передать лично это важное письмо.

Мэри посмотрела на него.

— Это — от Хорейса?

— Да, от него, голубушка Мэри Гульд.

Взяв письмо, удерживая слезы, она постояла минутку, потом крепко обняла мистера Каупера, повернулась и побежала к экипажу Гульдов.

Ну, миссис Шедд, вы собираетесь пойти в церковь? — спросила миссис Эббот. — Миссис Шедд, я говорю: вы.

— Шш! Я вас слышала, миссис Эббот. Конечно, я не собираюсь еще. Разве вы не видите, что делается у Гульдов в их экипаже? Они получили письмо от странствующего сына, Хорейса, и судя по тому, как они ведут себя, на фоне несчастья, которое поразило нас всех на острове, это может означать лишь одно — он возвращается домой!

— Что? Надеюсь, это так, но откуда вы можете знать об этом!

Джеймс Гульд начисто разорен ураганом. У него не был бы такой довольный вид сейчас, если бы у Хорейса не изменились намерения. Гульды разорены ураганом.

— Ну, а кто же не разорен? — спросила Мэри Эббот. — Мы все разорены, но вешать нос незачем, это не поможет.

— Разве вы не видите, моя дорогая, они просто счастливы, читая это письмо! А уж если Джеймс Гульд улыбается, это конечно, вести о его блудном сыне! Конечно, я рада за Гульдов, но если этот молодой человек вернется на Сент-Саймонс, то, после той жизни, какую он вел, это может оказаться довольно нежелательным. Вы согласны со мной?

— У нас абсолютно нет оснований для того или иного мнения о Хорейсе, миссис Шедд, и я не собираюсь составлять поспешного суждения. Я только рада, что у Гульдов что-то произошло такое, что они улыбаются. Одному Господу известно, как нам всем нужны причины для улыбки.

— Мэри, это совсем необычное письмо. Ты можешь еще раз быстро прочесть его перед тем, как надо будет идти на службу? — спросил ее отец.

— Поторопись, сестра, — прошептал Джим. — На нас устремляется вдова Шедд.

У Мэри дрожали руки, когда она стала еще раз читать громким шепотом.

«Двадцатого августа тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Дорогая семья, на этот раз я не собираюсь писать о всяких пустяках. Я здоров и скопил немного денег, и по-прежнему у меня хорошо с работой, но счастья это не дает. Еще до твоего письма, Мэри, описывающего разрушения от урагана, я понял унизительную истину, — все эти годы я себя дурачил. Наверное, истинная цель этого письма — попросить прощения у вас — у всех вас — за мой эгоизм. Это, пожалуй, все, что я пока могу сказать по-честному. Пожалуйста, продолжай мне писать и поблагодари Джули и маму Ларней за то, что они спасли Долли. Надеюсь, мама Ларней теперь поправилась. С любовью, Хорейс Банч».

— Он даже подписался «Хорейс Банч», — воскликнула Каролина.

— Это письмо о Хорейсе по-настоящему, — каждая строка. — Мэри почти кричала. — Он не пишет всяких пустяков на этот раз. Он делится с нами своими мыслями. Что я тебе говорила, папа? Он начинает тосковать по дому! — Она закружилась от радости. — Хорейс скучает по дому!

— Шш… Вот она, — предупредил Джим. Вдова Шедд подошла к ним, улыбаясь.

— Я понимаю по вашим счастливым лицам, что у вас вести от вашего красивого сына, мистер Гульд, и я уверена, что милый мальчик возвращается домой. Я за вас просто до слез рада.

Все ждали ответа Джеймса. Он вылез из экипажа впервые за много месяцев без помощи, выпрямил свои худые плечи и посмотрел ей в лицо.

— Нет, миссис Шедд, он ничего не пишет о возвращении. Сожалею, что я порчу вам удовольствие от вашего пророчества, но оно фальшиво — как обычно. Идемте дети, Каролина, — пора в церковь.

Стоя одиноко на правом борту шхуны, направляющейся в Саванну, в стороне от многочисленных пассажиров, прощающихся с провожающими, Хорейс вынул из кармана последнее письмо Мэри. Он осторожно развернул его на свежем октябрьском ветру, его руки дрожали. У него было тревожно на душе, но он снова чувствовал себя живым человеком. Пока он не получил это письмо, совсем измятое теперь и стертое на складках, — он почти перестал реагировать на что бы то ни было. После того, как он написал им письмо с просьбой простить его, у него настало резкое, почти болезненное облегчение. Потом его сменила апатия, подобно болезни, притупленность, безразличие. Дни сменялись, равнодушные, как река, четыре дня… девять… двенадцать… двадцать. И в каждом порту он жалел, что не дал Мэри других адресов но ходу «Принцессы».

Когда они наконец причалили в Новом Орлеане, письмо, на которое он рассчитывал, ожидало его — то, которое он держал сейчас. Он знал его наизусть, — до последней строки.

«Ты наполнил наши сердца такой радостью, какую ты себе представить не можешь, любимый Хорейс Банч. Конечно, мы прощаем тебя, но главное — мы благодарны тебе за то, что тебе хочется быть по-прежнему близким нам. Я решила на этот раз не писать длинного письма, а только следующее: я счастливейший человек в мире, потому что знаю, что ты скучаешь по дому. Впервые за семь лет я знаю, что ты скучаешь, что тебе хочется проехаться на Долли, поудить рыбу с Джули. Когда ты написал о Джули и маме Ларней, это был ты, прежний. Разберись в себе поскорее, дорогой мой брат. Ты, какой ты есть, настоящий, стоишь того, чтобы близко знать и уважать тебя. Когда ты найдешь себя настоящего, ты себе понравишься, как ты нравишься мне.

Письмо Мэри открыло ему возможность хотя бы попытаться вернуться к своим прежним стремлениям — быть независимым человеком, но таким, какого он сам мог бы уважать. Он ехал Домой, чтобы начать все сначала. Не важно, как получится, впервые после Йеля он чувствовал, что поступает правильно, что он делает верный шаг.

Он скомкал письмо в плотный шарик и бросил его в темнеющую воду.

Проследив глазами за крохотным клочком бумаги, покачивавшимся в мутной реке, и затем исчезнувшим из виду, он глубоко вдохнул чистый, влажный воздух и тихонько усмехнулся, потому что первое судно, на которое он смог купить билет в Джорджию, было шхуной «Мэри».

«Сара» было новое судно на знакомом маршруте от Дэриена до Сент-Саймонса. Во всяком случае, для Хорейса оно было новым — чистый, невысокий белый пароход, лучше ухоженный, чем «Южная Каролина» или «Магнолия». Пока садилось солнце, он стоял на маленькой палубе для пассажиров и смотрел, как большой шар тускнел, переходя из ярко золотистого в оранжевый, потом в красный цвет, и опустился к болотам; на небе с множеством тонких, узких облачков остались розоватые полосы с бледно-зеленым отблеском по краям. Воздух стал темно-золотистым, он был теплый, мягкий, ласковый. Родные места.