Дениза Робинс - Жонкиль

Она попыталась иронически улыбнуться, но он продолжал:

— Я уезжаю в Лондон. Собираюсь искать работу и прокладывать себе дорогу в жизни. Может быть, мы не увидимся какое-то время, но я буду считать своей обязанностью знать, где ты и что ты делаешь. Как только я найду работу, я буду посылать тебе половину того, что я заработаю, потому что долг мужа содержать свою жену. Ты не сможешь аннулировать наш брак, и ты никогда не сможешь избавиться от моей любви, моего неподдельного, искреннего желания вернуть тебя. Запомни это. Что касается денег дяди Генри, не трать времени и не проси мистера Коллинза переписать их на меня. Я не возьму их. Если ты положишь их в банк на мой счет, я никогда не возьму ни пенни с него, поэтому не утруждай себя. Если ты решишь не пользоваться ими сама, отдай их бабушке или в какую-нибудь больницу. Мне все равно, что ты сделаешь. И еще раз: помни, что ты моя жена...

Жонкиль посмотрела ему прямо в глаза. Она сделала попытку говорить, протестовать, спорить, но не смогла вымолвить ни слова. Только ее губы жалобно дрожали.

Сейчас она, все еще лежащая на кушетке, с лицом, напоминающим маску страдания под прямой черной челкой, показалась Роланду такой молодой, такой несчастной, что острая боль пронзила его сердце.

— Бедный ребенок, — промолвил он тихо. — Бедная Жонкиль. Я вел себя, как свинья, о чем ужасно сожалею. Но ты оказалась лицом к лицу с гораздо большим, более сильным чувством, чем ты понимаешь сейчас. Когда-нибудь ты поймешь это и вернешься ко мне. А пока до свидания, моя дорогая.

Жонкиль все еще молчала. Его слова глубоко запали ей в душу. Сейчас он был гораздо сильнее ее. Она видела, как он повернулся на каблуках и вышел из библиотеки, тихо прикрыв за собой дверь.

После того, как он ушел, в комнате воцарилась мертвая тишина, нарушаемая треском кусочка угля, провалившегося сквозь решетку. Солнце заходило. Пурпурно-серая мгла сумерек уже прокралась через зарешеченное окно библиотеки и заполнила длинную комнату тенями.

Жонкиль зарылась лицом в подушку. Она устала от переживаний, от страха за будущее. Роланд ушел... когда-то она безумно любила его, когда-то его поцелуй, его прикосновение, малейшее его слово волновали ее до глубины сердца. Но теперь он ушел. А она все еще его жена... Он вдолбил это ей в голову. Она — его жена, она никогда не сможет уйти от его любви, от его желания вернуть ее...

Ее пальцы вцепились в кушетку изо всех сил, как будто она боялась, что может вскочить, кинуться к двери, позвать Роланда.

— О, Боже, О, Боже милостивый, помоги мне! — стонала она. — Помоги мне быть сильной. Помоги мне сохранить гордость.

Из-за этой гордости и чувства обиды на него она позволила ему уйти. И все же он для нее был самым дорогим человеком на земле, единственным существом, который мог бы сделать ее счастливой.

— Роланд... — шептала она, зарывшись лицом в подушку, со щемящей тоской в сердце. — Роланд...

Жонкиль заплакала.

В гостиной Роланд столкнулся с бабушкой, которая только что распрощалась с мистером Коллинзом. Она вопросительно взглянула на Роланда. Он засунул руки в карманы, отвернулся и сказал:

— Ну, бабушка, я уезжаю. До свидания.

Старушка села, сложила руки. Ее выцветшие глаза за стеклами очков были сейчас необычайно мягкими.

— Уезжаешь, Роланд? Ты хочешь сказать, что вы с Жонкиль не пришли ни к какому согласию?

— Нет, она все еще ненавидит меня и не доверяет мне. Это естественно. Я не осуждаю ее. Только все равно я не дам ей свободу. Я не отступлюсь, я не дам себе отдыха до тех пор, пока не верну ее.

— Ты в самом деле любишь ее?

— В самом деле, — сказал Роланд и посмотрел на бабушку, его красивое лицо было упрямо, решительно. — Я знаю, что я дрянь, я вел себя, как хам. Но я люблю Жонкиль и всегда буду ее любить.

Миссис Риверс подошла и положила руки ему на плечи.

— Ролли, мой дорогой мальчик, — сказала она. — Я верю тебе. Ты поступил очень плохо, но я верю, что ты любишь Жонкиль.

Он схватил ее руку и поцеловал ее, затем отвернулся.

— Спасибо, бабушка, — сказал он. — Ты всегда была добра ко мне, когда я был еще ребенком. Ты понимала меня. И до сих пор понимаешь. Храни тебя Бог.

Она проглотила подкативший к горлу ком. Она любила своего внука, эту «паршивую овцу» их семейства. На нее вдруг напала печаль, знакомая очень старым людям, когда они начинают вдруг чувствовать, что все идет к концу. На какое-то мгновение подлинная женщина со всеми свойственными ей переживаниями проявилась в этой суровой, непреклонной спартанке. Она взяла его за руку.

— Ролли, дорогой мальчик! Жонкиль собирается уехать из Риверс Корта, и если ты тоже уедешь, с кем я останусь?

Он обнял ее очень нежно и прижал к себе. Его глаза были твердыми и ясными, а губы как-то странно улыбались.

— Прости, бабушка. Но я должен ехать. Должен постараться сделать что-то стоящее, найти работу и честно работать. Я слишком долго бездельничал. Если бы я немного лучше помнил твои наставления, то не оказался бы в таком положении, в каком нахожусь сейчас... И она бы не думала обо мне так, как думает сейчас. Я должен идти. До свидания, дорогая бабушка. Я постараюсь присматривать за Жонкиль, время от времени буду давать тебе знать о себе. Держи меня в курсе ее дел. Она моя жена, и когда-нибудь...

— Когда-нибудь вы приедете домой в Риверс Корт вместе, — закончила миссис Риверс дрожащим голосом.

— Кто знает, — сказал Роланд. — Если мне не удастся вернуть доверие Жонкиль — что ж, тогда, я думаю, мне придется вернуть ей свободу. До свидания.

Пришло время и Жонкиль покидать Риверс Корт.

После отъезда Роланда миссис Риверс потратила целый день на то, чтобы отговорить Жонкиль от ее намерения, но вскоре поняла всю безнадежность этих споров. Жонкиль упорствовала в решении искать работу и «зарабатывать себе на жизнь», как она говорила.

— Я никогда не буду счастлива теперь в Чанктонбридже, бабушка, — сказала она миссис Риверс. — Я всегда буду чувствовать, что этот дом и деньги по праву принадлежат Роланду. Я должна сама зарабатывать.

Миссис Риверс очень хотелось прижать девушку к своему сердцу, приласкать ее, выразить ей свое сочувствие и в то же время походатайствовать за Роланда. Но она не поддалась искушению. Она подумала, что будет лучше, если эти двое сами найдут свое спасение. Однако она очень беспокоилась за Жонкиль.

Роланд — умудренный жизнью человек. Он может постоять за себя. А Жонкиль еще ребенок, хоть ее славное личико так побледнело и похудело с Рождества; глаза стали огромными, страдальческими.

— Я бы очень хотела, чтобы ты не беспокоилась обо мне, бабушка, — сказала Жонкиль. — Со мной будет все в порядке. У меня накоплено пятьдесят фунтов, я возьму их с собой, чтобы было на что жить, пока я не найду работу. Я собираюсь искать какую-то работу по дому, могу быть бонной.