Маргерит Кэй - Повеса с ледяным сердцем

— Рейф, вам плохо? — повторила она, соскользнув с кровати, становясь перед ним на колени. Тыльной стороной ладони коснулась его лба.

— Мне плохо до глубины души. Вот как я себя чувствую.

— Разрешите мне поухаживать за вами.

Рейф позволил снять с себя сапоги, сюртук и жилет, но решительно воспротивился, когда она вознамерилась снять бриджи. Он позволил уложить себя в кровать, увлажнить лоб и нежно накрыть одеялами. Закрыл глаза, когда Генриетта легла рядом, не при :коснувшись к нему, хотя и не положила подушку между ними. У него все плыло перед глазами. Он крепче закрыл глаза, погрузившись в приятное забытье под парами бренди. И охотно поддался этому сладкому ощущению.

Рейф вздрогнул и проснулся. В голове стучало, казалось, что глаза забиты песком, из глубин живота поднималась тошнота. Он выпил огромное количество французского коньяка из запасов Бенджамина, намного больше, чем привык, ибо не любил быть пьяным. Обхватив голову, выкатился из кровати и только тогда обнаружил, что в комнате, кроме него, больше никого нет. Он нащупал часы, которые все еще лежали на прежнем месте в кармане жилета, и увидел, что скоро полдень, тихо выругался, отчаянно надеясь, что Генриетте хватило ума не выходить из постоялого двора без него.

Генриетта. Натягивая рубашку, он все вспомнил и простонал. Что он наговорил? Ополаскивая лицо чуть теплой водой, восстановил отрывки их разговора — если это можно назвать разговором — и поморщился. Бросил ее одну на целую ночь. Естественно, она имела все основания сердиться на него, но не сказала ни единого резкого слова. Быстро оглядев комнату, Рейф страшно обрадовался, когда увидел в углу ее потрепанную картонку и пальто, оставленное на кресле.

Рейф позвонил и велел принести свежую воду, после чего разделся, основательно умылся и побрился. Надел свежую рубашку, шейный платок, чистые чулки и почувствовал себя почти человеком. Почти, ибо его начало покалывать, когда он вспомнил, как роскошное тело Генриетты прижималось к нему. Почти, чтобы представить, что могло бы случиться, если бы он не сдержался, почувствовать облегчение от того, что ему удалось взять себя в руки.

Но тут Рейф вспомнил, почему так напился, и снова застонал. Пока он с трудом надевал сапоги, вернулось чувство вины и тяжелее прежнего легло на его плечи. Ничего странного, он просто вспомнил, что к этому привело. Черт подери! Старые раны больно давали о себе знать, как бы глубоко в себе он ни прятал неприятности. Он понял, что оборона лишь загоняет проблемы вглубь, но они не решаются. Потому причиной неотступного томления, преследовавшего его, была не скука, а неудовлетворенность собой.

Надев плащ и причесав волосы, Рейф решил немного выпить бренди и погрузиться в приятное забвение. Однако из этой затеи ничего не получилось. Он не мог понять, почему столь многие из равных ему по положению так часто предавались пьянству. Это приводило лишь к тошноте и головной боли. Такое состояние не давало возможности ни убежать от действительности, ни забыться. Внезапно он вздрогнул, осознав, что чем больше он пил, тем больше вспоминал подробности, которые ему так не хотелось ворошить.

Невольной причиной всего этого стала Генриетта, ибо он даже с больной головой понимал, что она не собиралась ворошить еще тлевшее старое. Рейф легко мог представить выражение ужаса на ее лице. Она понятия не имела, что коснулась запретной темы. Да откуда ей было знать?

По иронии судьбы Генриетта подействовала как бальзам, поскольку подарила ему сладкое забвение, которого он искал. Именно она, лежавшая на нем, под ним, смеявшаяся вместе с ним, целовавшая его, одетая в отвратительную фланелевую ночную рубашку. В это мгновение он обнаружил, что может занять свою голову более приятными мыслями. Тяжело вздохнув, Рейф спустился в столовую. Надо позавтракать.

— И немедленно принесите мне кружку портера, — велел он служанке.

Портер тут же принесли. В это мгновение появилась Генриетта в своем коричневом платье, сверкая карими глазами. «Сегодня они больше походят на корицу, нежели на шоколад», — подумал он. Эти глаза с сочувствием уставились на него.

— У вас очень болит голова?

Рейф с радостью, но без особого удивления заметил, что Генриетта не из тех женщин, кто высказывает свои обиды, когда мужчине совсем плохо. Он с трудом улыбнулся.

— Чертовски болит, — ответил он с кислой миной, — но так мне и надо. Вы уже позавтракали?

— Давно. Я помогала Мег печь хлеб.

— Интересно, есть что-нибудь такое, чего вы не умеете делать?

— Видите ли, большинство людей считают, что умение печь хлеб не талант, а необходимый навык, — ответила Генриетта, села напротив него и налила кофе из дымящегося кофейника. — У меня нет никаких особых талантов. Например, я не умею играть на фортепиано. Мама говорит, что у меня нет музыкального слуха. Я не умею вышивать, зато могу делать аккуратные стежки.

— Вы также не умеете танцевать, — напомнил ей Рейф.

— Не знаю, но могу предположить, что не умею, — ответила она, — если учесть, что у меня не было подходящего случая проверить это.

— Желаете проверить?

— Вы хотите научить меня? — спросила она, поблескивая глазами. — Не уверена, что вы терпеливый учитель, особенно сейчас. Наверное, все закончится тем, что вы разозлитесь на меня. — У нее вытянулось лицо. — На этот счет нет сомнений, ведь у нас все заканчивается тем, что вы сердитесь на меня. Не знаю, почему так происходит…

— Я тоже не понимаю, — сочувственно сказал Рейф. — Может быть, дело в том, что вы склонны говорить самые оскорбительные вещи.

— Не имею склонности к этому. И не хочу оскорблять. Я просто…

— Говорите то, что думаете. Я знаю. — Рейф отпил горячего горького кофе. — Вопреки тому, что вы думаете, мне это нравится. Я привыкаю. Это в некотором роде освежает меня. Как кофе. — Он сделал еще глоток. Головная боль стала затихать. Рейф вспомнил, что Генриетта не раз с того рокового утра, когда он нашел ее в канаве, жаловалась на головную боль. Наверное, намного более сильную. А он не догадался спросить ее об этом. Еще глоток. — Извините, — сказал он.

Испуганный взгляд Генриетты вызвал бы у него улыбку, вместо этого пробудил в нем чувство вины.

— За что вас извинять?

— Мне не следовало оставлять вас одну прошлой ночью.

— Вы ведь просили мистера Форбса проведать меня. Он выполнил вашу просьбу. И не раз.

— Вы великодушны. Великодушнее, чем я заслуживаю.

— Должно быть, вы страдаете от похмелья, и вам некогда расточать похвалы, — смеясь, заметила Генриетта.

Рейф не заслуживал подобного снисхождения. На мгновение его охватило странное желание.

— Я не привык так напиваться, — признался он. — Поэтому у вас есть все основания быть недовольной мною.