Елена Арсеньева - Еще одна из дома Романовых

Как только потеплело, Сергей прислал Павлу письмо с просьбой отпустить Александру в Ильинское, ведь сам он теперь постоянно должен был находиться в Москве. Однако Павел и Александра должны были ехать в Грецию.

Путешествие оказалось удивительно спокойным, море словно бы лазурным маслом было полито. Они заранее отправили родителям Александры письмо и попросили не устраивать в Пирее, куда должен был прийти корабль, никакой пышной встречи, ибо приедут в Афины инкогнито. Они мечтали ну хотя бы ненадолго ощутить легкость и свободу от своих титулов и тех обязанностей, которые этими титулами налагались. Они ощутили себя детьми, которые затеяли некую игру – и все окружающие эту игру поддерживают. Конечно, все в Пирее знали, кто они, однако дружно делали вид, что на набережную сошли самые обычные приезжие, любители греческих красот и античной старины.

К самой набережной примыкал рынок. Это был юсурум – еженедельный пирейский базарчик. Несмотря на раннее утро, здесь уже все было в движении, на площади были навалены грудами арбузы, желтые персики, свежие фиги, охапки зелени, горы рыбы. Александра с восторгом смотрела на картину, которую так давно не видела: на греков в их коленкоровых шароварах и алых куртках, любовалась мальчиками, сидящими на ослах с привешенными с обеих сторон корзинами, полными зелени и плодов, женщинами под черными кружевными покрывалами, разносчиками и торговцами с античными профилями…

Ей чудилось, что она покинула родину не год, а много лет назад. Все казалось особенным: люди, море, воздух, пение птиц… С непостижимым ощущением предстала она перед полуразрушенным жертвенником с надписью по-гречески: «Неведомому богу». Павел спросил, что это значит, и Александра с особенной радостью рассказала ему древнюю легенду о том, как бог Пан разгневался на Афины за то, что его обошли жертвоприношениями во время подготовки к Марафонской битве. От него досталось афинянам много пакостей, и с тех пор – на всякий случай, чтобы еще какого-нибудь бога не забыть! – близ Афин были построены в разных местах жертвенники «Неведомому богу».

Почему-то Александре казалось, что она должна помолиться всем богам своей родины, и ведомым, и неведомым, чтобы благословили ее счастье и ее семью.

Эта поездка была настолько прекрасна и радостна, спокойна и светла, что Александре чудилось, будто жизнь расстелила перед ней шелковый золотистый ковер, по которому она будет идти, ни разу не споткнувшись, не оступившись, не ведая препятствий и бед. Впереди ее, казалось, ожидало только счастье, и вера ее в этом укрепилась, когда она вновь ощутила себя беременной.

Сергей засыпал их письмами с требованиями приехать в Ильинское и провести там лето, а если нужно, и остаться там до родов Александры. Теперь она согласилась без малейших колебаний: она чувствовала себя хозяйкой своей судьбы, своего мужа, своих детей. Камердинер Павла, Волков, называл ее не «ваше императорское высочество», а «матушка Александра Георгиевна». Павел ворчал – мол, от этого наименования жена кажется ему на двадцать лет старше! – однако Александре очень нравился добродушный, обстоятельный Волков, нравилось зваться матушкой, потому что это еще больше укрепляло ее уверенность в себе и укрепляло чувство превосходства над Эллой.

Лето минуло, настал сентябрь, но по-прежнему погода была невыносимо жаркой и душной даже для Александры, любительницы солнца, и она с удовольствием каталась на лодке по Москве-реке, которая образовывала дугу и окаймляла парки усадьбы. Берег спускался к воде уступами. Ходить по лестнице Александре было скучно, и она норовила пройти по этим уступам, однако Сергей и Павел очень беспокоились, что она поскользнется, а потому ее всегда сопровождали или они, или Волков, который теперь заботился о жене своего господина, кажется, даже больше, чем о нем самом. Ну, и конечно, Элла всегда была рядом.

В тот день они пошли было к реке все четверо, в сопровождении Шармер, камеристки Эллы, и Волкова, как вдруг Элла подвернула ногу. Каблук ее белой летней туфли оказался сломан.

Она страшно огорчилась.

– Какая я была глупая, что надела сегодня эти туфли на каблуках! – воскликнула Элла. – Ну почему меня никто не остановил?!

Александра и мадемуазель Шармер обменялись быстрым взглядом. Не далее как этим утром они обе наперебой уговаривали Эллу надеть легкие греческие сандалии на веревочной подошве, которые привезла ей в подарок Александра. В них было совершенно не жарко, они не скользили по песку и траве – единственным недостатком их было то, что в них набивался песок и пачкал чулки. Поэтому Элла и отказалась, сказав, что ей надоело беспрестанно переодевать чулки – за день их приходилось менять трижды, не меньше! Так и пошла в своих любимых туфельках на каблучках. И вот вам!

– Идемте, Шармер, – сказала Элла. – Мне надо переобуться. Подождите меня вот там на скамейке, – показала она рукой остальным и сделала несколько ковыляющих шагов, но остановилась: – Я не могу идти!

– Я вас отнесу, – сказал Сергей и легко подхватил жену на руки. Элла блаженно рассмеялась:

– Право, если бы знала, что меня ждет такое удовольствие, сломала бы каблук гораздо раньше!

Но не сделал Сергей и нескольких шагов, как появился его новый адъютант, Владимир Гадон, который дежурил нынче на телефонном аппарате в кабинете великого князя, и сообщил, что его просил к разговору начальник полиции.

– Голубчик Волков, – сказал Сергей Александрович, – не откажите в любезности отнести ее высочество переодеться.

Волков вопросительно взглянул на Павла. Тот кивнул, и камердинер принял на руки Эллу. Он двинулся к левому крылу дома, где находились комнаты великой княгини, а Сергей Александрович в сопровождении Гадона заспешил вправо, где размещался его кабинет.

– Надеюсь, они скоро, – сердито сказал Павел. – Жара невыносимая. Как все это некстати!

– Ничего, – безмятежно проговорила Александра, – мы подождем.

Они сели на дерновую скамью, оказавшуюся поблизости. Собственно, с некоторых пор такие скамьи появились там и сям по всему парку: их приказал построить Сергей Александрович, потому что Александре на обычных скамьях сидеть было жестко и неудобно, а на дерновых она могла даже прилечь. Для ее удобства на них на все днем накидывали покрывала и укладывали несколько подушек. И каждый раз, садясь на такую скамейку, Александра поражалась внимательности и заботливости великого князя, такого сдержанного и сухого на вид.

Скамьи были мягки и удобны. Александра положила голову на подушечку и с удовольствием вытянула ноги. Они отекали, несмотря на легкость и удобство греческих сандалий, и ремешки начинали врезаться в ногу. Но если бы она носила обычную обувь, то вообще бы чувствовала себя как в колодках.