Виолен Ванойк - Мессалина

Публика стояла перед алтарем, когда Хилон монотонно произносил таинственные слова на финикийском, как он уверял, языке:

— Италоним вуалонут си хоратисима комсит…

Мессалина, имеющая хорошую память и некоторые литературные познания, сперва удивилась, поскольку точно так же изъяснялся Ганнон в начале пятого акта комедии Плавта «Пуниец», причем предполагалось, что он говорит на языке карфагенян; в следующую минуту она рассмеялась в душе, увидев, что все слушают с необычайной серьезностью и благоговением.

Когда Хилон закончил, расположившиеся в глубине зала музыканты заставили зазвучать свои инструменты, а танцовщицы ударили одна в тамбурин, другая в систр, обычно являющийся атрибутом богини Исиды.

Повернувшись к публике спиной, а к статуе лицом и подняв обе руки, Хилон воскликнул:

— О Мифилесет, бог наслаждений, через рождение обновляющих мир! Окажи милость, исполни все пожелания твоих почитателей и даруй им все те радости, которые природа может предложить смертным. Пусть эти угодные тебе смоквы явятся для них обещанием новых удовольствий и силы неиссякаемой.

Обе танцовщицы подошли к алтарю, одна взяла корзину со смоквами, другая — кувшин и чашу. Затем они предстали перед жрецом, который взял из корзины плод и показал его присутствующим.

Сосредоточенно помолчав, он звучным голосом сказал:

— Сегодня, дети мои, мы принимаем к себе неофитку, которая будет приобщена к божественным мистериям. Мессалина, предстань перед богом.

Девушка, сделавшаяся таким образом центром внимания, почувствовала, как краска залила ее лицо, тем не менее она подошла, высоко держа голову.

— Закон Приапа Мифилесета, — снова заговорил Хилон, — выражается в двух словах: отдавай — бери. Вот тебе эта смоква, Мессалина, бери ее.

Девушка взяла протянутый ей плод и поднесла ко рту. Жрец сделал одобрительный знак головой, и она вонзила зубы в смокву — фиолетовая кожица тотчас лопнула, и под ней показалась алая мякоть.

— Если ты ешь мои плоды, открой для меня и радостные дебри своего сада.

Хилон выразился по-гречески, язык этот, позволивший ему прибегнуть к непристойной игре слов, был понятен всем. Затем он взял кувшин и наполнил чашу медовым вином и смесью, возбуждающей половое влечение. Сделав рукой с чашей приветственный знак в сторону божества, он отпил несколько глотков и протянул чашу Мессалине, которая, в свою очередь, отведала напиток. Танцовщицы обошли публику, предлагая испить из чаши и наполняя ее всякий раз, как она оказывалась пуста.

— А теперь приложимся к божественному члену, который сделает женщин плодовитыми, мужчин — сильными и всем вместе дарует наслаждение, — сказал жрец.

По его приглашению один из присутствующих подошел к статуе и положил руку на фаллос, после чего бросил щепоть фимиама в одну из курильниц. Каждый совершил обряд, причем некоторые женщины не только долго ощупывали чудесный член рукой, но и сжимали его губами. Мессалина подошла последней; когда она дотронулась до влажного от поцелуев дерева, Хилон, смерив ее тяжелым взглядом, проговорил:

— Для тебя, Мессалина, настал момент высказать свое желание. Проси у бога то, чего ты хочешь, и он исполнит твою просьбу.

— Мое самое заветное желание — поскорей найти супруга, достойного моей семьи, и чтобы ни один мужчина не мог устоять передо мной, — ответила Мессалина, думая о Валерии Азиатике. — И еще я хочу иметь сына, который продолжит наш род.

— Так будет, если ты выкажешь преданность богу.

Вся церемония сопровождалась игрой флейт и арф; одна из женщин запела эротическую песню, и обе танцовщицы принялись в танце изображать любовные движения. Хилон сильно толкнул один из висящих фаллосов с колокольчиками, тот толкнул другой — и все колокольчики громко зазвенели. Присутствующие предались ласкам с еще большим исступлением, чем до обряда. Пары образовывались, сливались, разъединялись, стоны и вздохи смешивались с музыкой и пением. Нежное тепло разлилось по телу Мессалины, растерянно глядевшей на всех этих обнаженных мужчин, лихорадочно шарящих в туниках и не встречающих долгого сопротивления. Ее охватило острое желание делать то же, что и они, но она не знала, должна ли она это делать. Изумленная и смущенная, она смотрела на голые тела, отдавшиеся во власть инстинктов, и искала мать, чтобы спросить у нее, как ей следует вести себя; однако Лепида, женщина еще более чувственная, чем другие, уже находилась в ловких и усердных руках Помпония Грецина и Анния Винициана, приближенных Калигулы. Мессалина встретилась взглядом с Хилоном, который подошел к ней и неотрывно глядел на нее, словно змея, завораживающая своим взглядом птичку.

— Теперь, когда ты поняла, сколько блага может принести тебе бог Мифилесет, иди за мной, — сказал он ей на ухо.

Он взял ее за руку и неспешно повел к двери в глубине зала, она покорно шла за ним. Они вошли в маленькую комнатку, в одном месте пола плиты были подняты — там начиналась лестница, ведущая вниз. Мессалина очутилась в просторной крипте, ее стены покрывали расшитые ткани, а пол — толстые ковры. Единственной мебелью были низкие столики и тяжелые треножники со светильниками и курильницами, где тлели изысканнейшие арабские благовония.

Хилон пригласил Мессалину сесть на пурпурные подушки, наполнил сладким вином чашу, стоящую на столе вместе с кувшинами и корзинками с фруктами.

— Знай, что все наши приверженцы посвятят эту ночь любви. Ты видела, как твоя мать с радостью отдавалась двум красивым благородным мужчинам. Если она пожелает, то окажется в объятиях любых других присутствующих мужчин. Когда-нибудь ты познаешь горький вкус чувственного изнеможения, но сегодня тебе следует отдать свою девственность тому, кому ты будешь посвящена и кто одарит тебя всеми своими милостями — Приапу Мифилесету, коего воплощением я являюсь.

— Как ты можешь утверждать, что ты — воплощение бога? И почему я должна тебе верить? Ничто не позволяет мне думать, что ты можешь быть самим Приапом, хотя у тебя тот же рост и та же щуплая внешность, — посмела возразить Мессалина.

Она не могла сдержать горькой ухмылки при мысли о том, что потратила не один час на уход за своим телом — и все для того, чтобы теперь отдать его существу столь неказистому. Она даже тщательно удалила волосы с небольшого родимого пятнышка на внутренней стороне правого бедра, готовясь соблазнить жреца, представлявшегося ей дородным и красивым.

Губы Хилона растянулись в ироничной улыбке. Он снял с головы тиару, обнаружив плешивую макушку, и скинул тяжелый плащ. Мессалина увидела, что не ошиблась, сочтя его тощим, но в отношении всего остального — она вынуждена была признать — он вполне мог соперничать с богом Приапом. Хотя она была еще девственницей, с тех пор как Фабий увлек ее в тень аркады на ипподроме и показал ей, чем его одарила природа, она много раз имела случай полюбоваться восставшим мужским членом: либо когда ее мать, не желавшая, чтобы дочь пребывала по поводу этих вопросов в неведении, показывала ей обнаженным кого-нибудь из своих рабов, либо когда она сама видела возбужденного мужчину в общественных банях, куда мать водила ее; а посему она могла со знанием дела судить о достоинствах Хилонова пениса, являющегося важным атрибутом в его столь удачной карьере жреца-шарлатана. Мессалина разрывалась между чувством отвращения к жрецу и желанием впустить в себя это жало, так стремящееся вонзиться в нее.