Виолен Ванойк - Мессалина

— Итак, Трасилл, сделай нам последнее предсказание: скажи, верно ли ты предвидел час своей смерти?

— Знай, Калигула, — отвечал ему старик громким и твердым голосом, — что момент нашей смерти известен одним лишь богам. Но тебе я могу предсказать, что за твои жестокие безумства тебя постигнет страшная, но заслуженная гибель из рук тех, кто в эту минуту смеется надо мной, желая угодить тебе. Ибо ты самый отвратительный тиран, которого изрыгала земля.

Сказав эти слова, заставившие Калигулу побледнеть, старик бросился в пропасть. Снизу послышался треск сломавшейся ветки и грохот падающих камней, которые тело увлекало за собой. Потом снова наступила тишина.

— Мне не следовало позволять так быстро умереть этому провозвестнику несчастий, — сквозь зубы процедил Калигула.

— Чего ты боишься? — заговорил находчивый Геликон. — Трасилл никогда не умел ни обнаруживать истину, ни предсказывать будущее. Ты сам заметил, что он всегда говорил обратное тому, что происходило в действительности.

Калигула уже приготовился ответить, когда с моря донесся глухой шум.

— Подойдите, подойдите, — велел Калигула приближенным. — Вот новое и притом бесплатное зрелище, за него сенаторам не придется выкладывать свои динарии.

Все подбежали к краю обрыва. Оттуда было видно, как преторианцы, исполняя приказание Калигулы, которое император дал их начальнику, прежде чем уехать на колеснице, сталкивали людей с моста, пронзали мечами тех, кто старался защититься, и били тех, кто, упав в море, пытался выбраться из воды и снова влезть на мост. — Раз они не желают воздавать хвалу цезарю, пусть, по крайней мере, у них будет причина проклинать его, — произнес Калигула в качестве надгробной речи.

Некоторое время он созерцал жуткое зрелище, потом резко отвернулся и объявил:

— Я голоден. Пора ехать обедать.

Он направился к Клавдию, который тряс головой, страшась новых безумств императора.

— Этот Трасилл был старый дурак, как и ты, мой дядюшка. Он помешался на математике, а ты — на истории! Пойдем-ка лучше со мной, познакомишься с Милонией.

— С Милонией? — переспросил Клавдий, который никогда не слышал о женщине с таким именем.

— Как, ты не знаешь, кто такая Милония? Юпитер, ты слышишь это? Он не знает, кто такая Милония, моя будущая супруга, мать будущего наследника империи!

Клавдий, не зная, как себя повести, важно покачал головой, в то время как Калигула, повернувшись к нему спиной, продолжал:

— Это я ее называю Милонией. А вообще-то ее зовут Цезония. Ее мать, Вестилия, имела семерых детей от шести мужей. Она сама уже мать трех дочерей. Я уверен, что она родит мне ребенка. Когда она забеременеет, я женюсь на ней.

Хотя Клавдий никогда не видел Цезонии, слухи о ее репутации долетали до его ушей. О ней говорили как о самой развратной женщине в Риме, что являлось немалой заслугой в городе, где все соперничали друг с другом в беспутстве.

В Байях Калигула жил на огромной, утопающей в садах императорской вилле, расположенной на возвышенностях, к югу от Города. Только избранные люди из его свиты получили приглашение сопровождать его.

В тенистых садах вокруг столов были расставлены ложа, на которых уже возлежали придворные женщины в ожидании прибытия императора. Когда Калигула появился, они встали, чтобы приветствовать его, а Цезония пошла ему навстречу.

— Цезония, — сказал Калигула, — я хочу представить тебе моего дядю, который будет и твоим, когда ты сделаешь меня отцом. Клавдий, ты должен знать, что семья Цезонии принадлежит к сенатскому сословию.

Клавдий попытался улыбнуться Цезонии, которую нашел некрасивой. В то же время ее вялые движения обнаруживали в ней и безудержную похотливость, и мягкую чувственность. Ее пухлые губы напрашивались на поцелуй, а томный взгляд призывал к наслаждению.

— Ты не можешь судить о ее красоте, когда она в этой длинной одежде, — сказал Калигула Клавдию. — Надо видеть ее обнаженной.

При этих словах он сам расстегнул брошь, удерживающую на плече складки столы, и платье упало на землю. Клавдий подивился тому, что Калигула влюбился в женщину уже не первой молодости, у которой после троекратных родов погрузнели грудь и живот. У нее были короткие ноги, а слишком мясистый зад подчеркивал ее невысокий рост.

— Гай, ты Юпитер и нашел свою Юнону, — заикаясь, пробормотал Клавдий.

Калигула воздел глаза к небу, где жалобно прокричала пролетавшая чайка.

— О Юпитер! — воскликнул он и взметнул руками. — Не указываешь ли ты мне на мою будущую супругу, которая подарит мне наследника?

Калигула сделал вид, что прислушивается; он уже не раз публично демонстрировал, что разговаривает с Юпитером.

— Что ты говоришь? — продолжал он. — Ты мне это подтверждаешь?

Затем, повернувшись к собравшимся, сказал:

— Вы все видели, друзья мои, что Юпитер возвещает мне женитьбу и мое грядущее отцовство, и, чтобы узнать это, я не нуждаюсь в авгурах и звездочетах.

Все зааплодировали, и Калигула обратился к Цезонии:

— Дядя сказал, что ты Юнона, но сейчас ты — Венера, а я — Марс. Как Венера, оставайся нагой, в одних только драгоценностях, чтобы каждый мог восхититься твоей красотой и позавидовать Гаю, который делит с тобой ложе. Какая прелестная шея, — прибавил он, гладя свою любовницу. — И все же стоит мне приказать — и ее перережут!

Цезония пожала плечами, привыкшая к дурным шуткам Калигулы.

Все заняли места на ложах, и рабы принялись снимать с гостей обувь, омывать им ноги, душить волосы, украшать головы венками из роз. Вместо того, чтобы занять предназначенное для него ложе, покрытое пурпуром, Калигула обошел столы, разглядывая присутствующих женщин, как если бы он был на невольничьем рынке или в лупанаре. В конце концов он остановился возле ложа, которое занимал Гней Домиций Корбуло, начавший свою карьеру еще при Тиберии и недавно назначенный консулом. Молодая супруга консула, лежавшая рядом с ним, опустила голову, но Калигула приподнял ее, взяв женщину за подбородок.

— Цезарь хочет оказать тебе честь, — тихо проговорил он.

Она посмотрела на мужа — тот закрыл глаза и покачал головой. Пока Калигула удалялся с жертвой своей похоти, рабы принесли лангустов и вульвы молодых свинок. Едва они начали подавать блюда, как вернулся Калигула, с красным лицом и взъерошенными волосами. Мимо него проходил раб с блюдом из почек в остром соусе, и Калигула, запустив туда руку, взял одну почку и сунул в рот. Соус потек у него по рукам и подбородку.

— Твоя жена слишком сдержанна, Корбуло, — заявил Калигула, направляясь к своему ложу рядом с Цезонией. — Полагаю, что ты вынужден пользоваться услугами куртизанок, если хочешь получать удовольствие, ведь дома тебя обслуживают плохо. К тому же у нее такие маленькие груди, что помещаются у меня в ладони. У Пираллиды они раз в пять больше.