Мануэль Гонзалес - Любовь и чума

В один из июльских дней 1171 года Константинополь, этот волшебный край любви, роскоши и неги, был весь озарен блеском полуденного солнца. Величественные здания, ярко-красные павильоны и мраморные бассейны, рельефно выделяющиеся среди изумрудной зелени сикоморов и мирт, образовывали чудесную панораму. Город принял с раннего утра самый праздничный вид.

Мануил Комнин, бесстрашный и умный император Византии, пожелал встретить пышным и торжественным празднеством приезд новых посланников, отправленных к нему Венецианской республикой. Балконы были убраны фиолетовым, алым и ярко-синим бархатом и живыми цветами, а церковные купола с их яркой позолотой придавали картине еще больше блеска. Массы народа — греков, мусульман и евреев — шли густыми толпами по тесным переулкам и извилистым улицам. Молодежь между тем успела захватить места близ ипподрома, где развевался флаг, возвещавший публике, что здесь можно увидеть конские бега и другие заманчивые зрелища. Не сумевшие пробраться за ограду наводнили просторные крытые галереи базара Феодосия, выстроенного торговцами. Другие, пройдя через «Ворота грешников», разместились вдоль берега Серайского залива и на тенистых террасах, спускавшихся уступами до светлых вод Босфора.

Виду зрителей на этих террасах предстала греческая флотилия, которая совершала весьма искусные маневры, изображая морское сражение под личным руководством своего адмирала. Толпа любовалась картиной проворно перебрасываемых с корабля на корабль металлических шаров с начинкой из нефти и продукта, похожего на известь. Последний собирается в значительном количестве на берегах Босфора и является важным компонентом состава для разрушительных огнестрельных орудий, известного под названием греческого огня.

Только моряки венецианской флотилии, стоявшей возле цепи, заграждающей вход в залив, казалось, не придавали никакого значения происходящему на море и смотрели, бесстрастно растянувшись на палубах, на инсценировку сражения, задаваясь простым и логичным вопросом: зачем было ломать эту бесполезную комедию?

Морское представление было также оставлено без всякого внимания и другими гостями праздника — пожилыми мужчинами и женщинами всех возрастов. Они сосредоточились всецело на убранстве балконов и домов, на ярких драпировках, на блестящих костюмах византийских вельмож и изливались в шумных восклицаниях восторга по поводу великолепия, которым отличался в этот памятный день Бланкервальский дворец, служивший резиденцией семейству императора.

Над дворцом развевался среди прочих флагов знаменитый Лабарум, воскрешавший в толпе воспоминания о многих блестящих победах, но с течением времени потерявший свое былое значение. Все входы охранялись императорской гвардией, состоящей из датчан и англосаксов [1] После покорения Англии Вильгельмом Завоевателем множество англосаксов, лишенных своих владений, должны были искать средства к существованию вне своего отечества. Во времена Мануила дружина сохранила лишь название, служили в ней преимущественно греки. , и небольшим отрядом из Бессмертных, под личным предводительством одного центуриона. Деморализованные, трусливые потомки прежних героев Греции присвоили себе все воинские звания, под которыми доблестные и бесстрашные римляне грозили в свое время завоевать весь мир.

Как ни восхитительна была гвардия, все же именно ипподром завладел сильнее всего прочего вниманием большинства. Толпа следила с жадным, тревожным интересом за ходом состязаний, и, когда гладиатор одерживал победу или лихая лошадь достигала барьера на секунду раньше своих славных соперниц, зрители рукоплескали им с неистовым восторгом.

Но по мере того как центральные улицы покрывались все новым прибывавшим народом, предместья становились безмолвны и безлюдны. В Галате встречались еще кое-где обыватели, но и они, по-видимому, тоже спешили в город и даже в самой Пере, блестящей резиденции иностранных посланников, царили глубокая тишина и безмолвие.

Солнце клонилось к западу, и зной начал спадать. В одной из многочисленных и прелестных беседок, разбросанных в садах, окружающих Перу, сидел, облокотившись небрежно на подушку, молодой венецианец необычайно яркой и красивой наружности. Его простой костюм, исполненный изысканности, непринужденность позы и изящные формы его стройного стана и прекрасной руки, поддерживавшей голову, убедили бы каждого, что он принадлежал к высшим сословиям общества. Да и на самом деле молодой человек был одним из посланников Венецианской республики — благородным патрицием Валериано Сиани.

Вечерняя изумрудная зелень, залитая ярким пламенем догоравшей зари, была прекрасна. Неподвижный воздух — прозрачен, чист и пропитан насквозь ароматом цветов. Ярко-синее небо с медленно загоравшимися, блестящими звездами выглядело великолепно, как и луна, выплывавшая из-за кристальных вод спокойного Босфора. Однако посланник, очевидно, не обращал на них никакого внимания. Его мысли носились под другим небосклоном, в его воображении рисовались не менее волшебные картины каналов и лагун и величавых зданий его родной Венеции. Его доброжелательное и прекрасное лицо становилось все мрачнее. На нем была видна печать какой-то неведомой, тревожной заботы.

Но молодой патриций оставался недолго под гнетом этих мыслей: не прошло и получаса, как в аллее послышались поспешные шаги, и в беседку вошел его друг и товарищ, Орио Молипиери, такой же, как и он, полноправный посланник, отправленный республикой к Мануилу Комнину. Союз честной привязанности, соединявшей с детства молодых политиков, и их общие строгие отношения к чести не могли скрыть многих резких различий между ними, которые имелись как в материальной стороне жизни, так и в нравственной. Выражаясь яснее, скажем: в теории их взгляды были похожи, но на практике они применяли их по-разному.

Валериано Сиани был, выражаясь терминами современного общества, человеком рассудительным, хладнокровно-бесстрашным во времена опасности. Молипиери же, напротив, быль человеком действия, внезапных и смелых предприятий, бесстрашие которого граничило с дерзостью, а дерзость восходила до степени безумия.

Такие же различия обнаруживались во внешних достоинствах, которыми природа наделила так щедро благородных патрициев. Валериано Сиани был безупречным типом золотой молодежи той дальней эпохи, особенно внимательной ко всему, видимому человеческим глазом. Деликатный, уступчивый, изысканно одетый, с манерами, исполненными непринужденной грации, он привлекал к себе все симпатии общества.