Барбара Картленд - Вслед за тобой

Слова эти были произнесены твердо и спокойно. Синтия на мгновение даже усомнилась в услышанном.

— Вы действительно так решили, Микаэла? Вы вернетесь домой?

— Я вернусь в «Березы», — глухо проговорила Микаэла. — У меня нет дома. Не надо больше об этом. Я дала вам слово. А теперь идите, скажите отцу, чтобы встретил меня через час — где угодно, можно в отеле Риц. Только уходите, я больше не вынесу.

Синтия вышла из квартиры и спустилась на лифте вниз. Дворецкий отворил перед ней входную дверь.

Роберт ждал за рулем. Синтия села рядом. Пепельница была полна окурков. Роберта терзала страшная неизвестность.

— Как?

— Она встретится с вами в Рице через час, — ответила Синтия и добавила, — поезжайте отсюда прочь скорей.

Роберт послушно включил зажигание. Синтия не хотела, чтобы Роберт увидел Хью Мартена — тот мог вернуться в любую минуту.

Несколько минут ехали молча, и лишь потом Роберт спросил:

— Как вы этого добились?

— Не могу вам всего рассказать, — ответила Синтия, — но, Роберт, будьте с ней особенно бережны. Она любит его так, что готова ради него на крайнюю жертву.

Роберт больше не мог сдерживаться.

— Мартен — свинья! Вы его видели?

— Нет, и не надо оскорблений в его адрес, Роберт, ни к чему хорошему это не приведет — Микаэла любит его.

— Как она может? Этого гнусного типа!

— Она в жизни видела слишком мало любви. И страдала больше, чем можно себе представить.

Роберт промолчал, и было видно — он понял, догадался по ее словам и тону, что ей стала известна вся правда.

— До свидания, Роберт, — сказала Синтия, когда подъехали к отелю. — Я вернусь на работу.

— Но как же так! — запротестовал он. — Вы должны поддержать меня, Синтия. Вы должны вернуться с нами!

Синтия отрицательно покачала головой.

— Но вы обязаны, — настаивал Роберт, — я не могу без вас, один я не справлюсь. Я озлюсь и такого наговорю, что она снова кинется в объятия к этой свинье! Умоляю, Синтия… ради Микаэлы.

Синтия чувствовала искренность его слов. Правда, он думал о себе, но ведь и о Микаэле тоже. Мгновение она колебалась, потом поняла, что не сможет отказать.

Вздохнув о своей вновь было обретенной сладостной независимости, она ответила:

— Хорошо, Роберт. Пойду уложу вещи. Когда Микаэла появится, приезжайте за мной.

Синтия достала из сумки листок бумаги и написала свой адрес. Она вложила листок ему в руку и выбралась из машины, не прощаясь.

Синтия вспоминала потом следующий месяц как «кошмарный август», месяц тягот и мучений, когда даже солнце не радовало ярким светом, а «Березы» окутывало густое, почти ощутимое облако неизбывной тревоги.

С той минуты, когда Роберт и Микаэла заехали за ней, она знала — все будет складываться неимоверно трудно. Она не представляла себе, какой разговор состоялся между отцом и дочерью, но Микаэла была бледна как полотно, огромные глаза полны страдания. Выражение лица Роберта было Синтии знакомо — сверхчеловеческое напряжение, стремление не утратить власти над собой.

Ехали молча, и несколько раз у Синтии возникал почти непреодолимый порыв остановить машину и бежать прочь.

Зачем мне усложнять свою жизнь из-за этих людей? — спрашивала она себя. — Безумие! У меня хватает своих забот и волнений.

По дороге в «Березы» Синтия украдкой разглядывала Микаэлу. Бедняжка выглядела потерянной, утратившей жизненные силы.

В последующие недели Синтия убедилась, какое непосильное бремя взвалила себе на плечи, согласившись выручить Роберта.

Микаэла бросалась из крайности в крайность. Полное безразличие, граничащее с бесчувствием, сменялось необузданными вспышками бурной деятельности. Она стала другой; теперь это была не юная девушка, а безутешно страдающая женщина. Иногда Синтия сомневалась, стоило ли разлучать ее с Хью Мартеном. Было ясно — это не девичье увлечение, не любовь к любви, исчезающая при разлуке с предметом обожания, а истинная страсть.

И Роберт изменился — изменился до такой степени, что Синтия порой мысленно вставала на его защиту, искала ему оправдания.

Не один раз бросалось ей в глаза, как он ласков с Микаэлой, изо всех сил старается ее развлечь, развеселить, как он по отношению к ней держит себя в руках, готовый снести все, что угодно, вплоть до прямого вызова. Ведь Микаэла, поступавшая как женщина, когда речь шла о ее сердечных делах, была сущим ребенком в поведении, избалованным, непокорным.

Ей доставляло удовольствие куражиться над отцом и дерзить ему на людях — Синтия нередко ожидала вспышки гнева в ответ, негодующего замечания, когда по его взгляду было видно, как он взбешен, но он оставался неизменно ласковым, спокойным, ровным. Он не обсуждал с Синтией отношений между ним и Микаэлой; он просил лишь, чтобы Синтия не покидала их, словно само ее присутствие помогало и поддерживало его. И еще, чтобы она принимала участие в бесконечных развлечениях и увеселениях, которые устраивались для Микаэлы.

В «Березах» или у кого-нибудь в округе чуть ли не каждый вечер затевались танцы, пикники, поездки верхом на лошадях, в лодках по реке, скачки, теннис, вечеринки в честь кого и чего угодно. Дом был полон молодежи, смех и шумная болтовня от зари до зари. Каждую пятницу наезжала орава гостей.

Синтия оставила попытки уследить, сколько народа приехало, сколько уехало. Роберт, по-видимому, возложил на нее ответственность за то, чтобы все шло должным чередом, а Микаэле не оставалось бы времени предаваться мрачным мыслям.

Глядя на Микаэлу, Синтия поражалась, как та могла выдерживать подобный фарс — а ведь это был именно фарс! Роберт, разыгрывающий гостеприимного, радушного хозяина и краем глаза следящий за каждым шагом дочери, не уверенный, оказывает ли на нее должное воздействие воя эта роскошь, щедрость и суматоха.

Микаэла, бледная, прелестная, очаровательно-загадочная, послушно участвует в устроенном ради нее празднике жизни, но ходит, танцует, разговаривает, смеется, как заводная кукла.

Синтии страстно хотелось назад в ясли, к детям, тянувшим к ней руки с искренней, неподдельной радостью или в больницу, к тяжелому труду, но здесь в обстановке бесцельной суеты ей некогда было хотя бы думать о Питере, гадать, вернулся ли он в Америку, или они с Луизой все еще в Англии.

Она грустно улыбалась про себя. План Роберта удался свыше всяческих ожиданий. Он исцелил ее от любви к Питеру, не осталось и чувства утраты.

Она не чувствует себя больше несчастной, как это ни удивительно. Свободная от всяческих уз, она лишь испытывала боль из-за Микаэлы и, глядя на нее, всякий раз горько винила себя. Бедное дитя переносит те же страдания, что и она когда-то, но с одной разницей — Микаэла сама пошла на добровольную жертву, отказавшись от любимого.