Элиза Ожешко - В провинции

Мечта о новом доме не давала ему покоя, а покамест он лихорадочно — как всегда, когда брался за какое-нибудь новое дело, — занимался хозяйством. В первый раз ему повезло, удались весенние посевы, и пан Ежи не мог нарадоваться. Даже некоторые соседи отметили, что молодой Снопинский толковый и расторопный хозяин.

Винцуня тоже занималась хозяйством, читала, и время быстро летело. И все же ей чего-то недоставало, но чего — она не могла понять…

Между мужем и женой еще царила гармония, но это была гармония неполная: они не разговаривали, вместе не читали, не музицировали, лишь смеялись и танцевали. Винцуне не раз хотелось поговорить с Александром так, как, бывало, она разговаривала с бывшим женихом, о многих прекрасных и приятных вещах, которые успели полюбиться ее душе: о поэзии, о людях, о родном крае, об его истории, торжествах и неудачах.

Она нежно брала мужа за руку и, глядя ему в глаза, о чем-нибудь спрашивала или делилась своими мыслями, но Александр, — если он бывал в хорошем настроении, — рассмеявшись, говорил:

— Какая ты сегодня серьезная, Винцуня! — и закрывал ей рот поцелуем, весело смеясь, или хватал ее за талию и кружил по комнате. Но когда был утомлен или на что-то сердит, то говорил: — Ах, оставь меня в покое! — и уходил; раза два случилось, что он откровенно зевал.

И все же у нее еще бывали минуты счастья и упоения, как в те первые месяцы после свадьбы. Безмятежно счастливой она себя уже не чувствовала, но ей еще было хорошо. На крыльях любви она уже не парила, в облаках уже не витала, но и ногами земли еще не касалась.

Число поцелуев, которыми супруги дарили друг друга, уменьшилось от шестидесяти в час до шестидесяти в день, да и то большая их часть доставалась Александру от Винцуни.

На этом наспех устроенном пиршестве любви она еще только принималась за второе, а у него уже оставался один десерт.

Хотя и безотчетно, но порой он предчувствовал, что вот-вот наступит пресыщение.

И Винцуня замечала это по его слегка скучающей физиономии, но закрывала на это глаза, стараясь не видеть, а потом открывала и смотрела на Александра обворожительным взглядом, чтобы заставить его глаза сиять и лучиться, как то было прежде, несколько месяцев подряд, когда она чувствовала себя на седьмом небе.

И часто ей в самом деле удавалось заставить его глаза гореть и лучиться… Но горе той женщине, которой приходится все это пробуждать в любимом мужчине.

Впрочем, чем дальше, тем меньше ей хотелось вызывать в нем это чувство.

Так проходило второе полугодие.

Начало третьего ознаменовалось тремя весьма важными для супругов событиями.

Первым событием была ссора, и такая бурная, что Александр потом два дня не разговаривал с женой и недели две ни разу ее не целовал; вторым событием был отъезд стариков Снопинских из Адамполя; третьим событием было рождение дочери, которой при крещении дали имя Анна.

В хронологическом порядке первой шла ссора, и произошла она из-за кареты.

Александр узнал, что в нескольких милях от Неменки какая-то помещица, перебирающаяся на жительство в город, дешево продает почти новую и красивую карету. Александр поехал, купил ее и привез домой. Когда Винцуня взглянула на дорогой экипаж и узнала, что муж приобрел его, она прямо-таки ахнула:

— Боже мой! А это зачем?

— Будешь ездить в карете! — торжествующе заявил Александр.

Винцуня вся вспыхнула, еще раз окинула взглядом карету и решительно сказала:

— Нет, дорогой Олесь, я в карете ни за что ездить не стану!

— Это еще почему? — удивился он.

— Не хочу быть посмешищем.

Александр опешил от неожиданности.

— Что-то я тебя не пойму, дорогая, — гневно произнес он.

Винцуня объяснила:

— В карете прилично ездить людям богатым, а если мы станет раскатывать, про нас скажут, что мы важничаем, и засмеют.

— Милая Винцуня, я вижу, ты настоящая мужичка. Никогда бы не подумал.

— Мне очень неприятно тебя огорчать, милый Олесь, но я ни за что на свете не решусь сесть в карету, прости меня…

Она хотела взять мужа за руку, объясниться, дать ему понять, кому, по ее мнению, пристало, а кому не пристало разъезжать в дорогих экипажах, но Александр резко вырвал руку, повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Винцуня расплакалась и, утирая слезы, думала: не следовало ли ей, в угоду Олесю, согласиться ездить в этой злосчастной карете? Но ее воля и разум бурно противились, и ничего она с собой поделать не могла. «Олесь одумается и сам поймет, что это нелепо!» — внушала она себе. Та коляска, в которой они до сих пор ездили, казалась Винцуне тоже претенциозной, и она с трудом к ней привыкла, но в первые месяцы замужества ей было все равно, на чем и куда ехать, лишь бы он находился рядом; теперь иное дело: она никак не могла согласиться делать то, что, по ее мнению, выглядело бы комичным и могло бы привести к неприятностям. Назавтра она повторила мужу, что ни за что не отважится сесть в карету, пусть он ее кому-нибудь продаст или отдаст; и хотела объясниться, но он сердито отстранил ее и потом два дня с ней не разговаривал.

Все два дня Винцуня плакала…

Так на их небосклоне появилась первая тучка, но вскоре ее рассеяло рождение маленького ангелочка. Роды были тяжелые и чуть не стоили Винцуне жизни. Александр бесконечное число раз целовал руки жене; к нему, казалось, вернулась забытая нежность. Потом были крестины, очень шумные, тем более что они совпали с прощальным вечером, устроенным в честь уезжающих стариков Снопинских.

Старики покидали Адамполь с горечью, не хотелось им с детьми разлучаться, уезжали они против своей воли, но ничего поделать не могли. Адампольское имение было прибыльным, кто-то позавидовал пану Ежи, оклеветал его, подкупил поверенного графини, ей настрочили письмо, где в самых мрачных красках изобразили хозяйничанье Снопинских, и контракт был расторгнут. Новое имение, куда переселялись Снопинские, находилось милях в тридцати от Адамполя, и пан Ежи отправлялся туда с тяжелым сердцем, жалуясь на горькую долю арендатора. Перед самым отъездом он несколько воспрянул духом: оказалось, что новое поместье сулит еще большие прибыли, нежели адампольское; дети же обещали часто писать и летом наведываться в гости. Прощаясь с Александром, мать заливалась слезами, а пан Ежи уже в который раз наказывал сыну беречь жену и дом, толково и осмотрительно хозяйничать.

Александр огорчался, что родители уезжают, но в то же время в душе радовался. Избавленный от отцовского надзора, он мог вести себя свободней, стать полным хозяином положения.

Так началось третье полугодие супружества молодых Снопинских, а для Винцуни наступила совершенно новая пора.

После долгой и тяжелой болезни молодая женщина заметно преобразилась внешне и внутренне. Она исхудала, движения стали медлительными, как бывает у людей физически обессиленных, лицо из румяного сделалось бледным, кожа — прозрачно-тонкой. Но еще разительней изменилось выражение лица: лоб, казалось, был озарен умом более возвышенным, чем прежде, но глаза утратили прежний живой блеск, подернулись туманно-влажной поволокой и часто бывали задумчивыми. Внешне Винцуня изменилась из-за перенесенных физических страданий, а на внутреннюю перемену повлияло то, что она почувствовала и осознала себя матерью, это быстро привело ее к зрелости. Все благородные чувства внезапно ожили в сердце, ум прояснился, она точно очнулась от глубокого сна при виде своего ребенка, поняв, что этот ангелочек дан ей для того, чтобы она вдохнула в него добродетель, любовь и разум.