Элиза Ожешко - В провинции

Думала она о том, что раз ее ребенок заговорил, то с каждым днем он начнет говорить все лучше и лучше, а потом станет обо всем расспрашивать. На эти вопросы пробуждающегося разума придется находить ответы, потихоньку вести его дорогой мысли к свету и знаниям. Но чтобы кого-то учить и наставлять, нужно самой иметь знания. И Винцуня впервые задумалась о том, что же она знает. Она представила себе, какие вопросы будет задавать дочь и что на них придется отвечать. Эти размышления привели ее к заключению, что ей самой нужно кое-чему поучиться, накопить некоторые знания, если она собирается стать единственной наставницей и воспитательницей Своей дочери.

— Ах, никогда я ее никому не доверю, а отец… ее отец мне не помощник…

И снова ей вспомнился Болеслав.

— Он бы мне помог, вернее, это я бы ему помогала, — подумала она вслух и мысленно представила себе лицо Болеслава.

С этой минуты она стала усердно изучать книги, присланные Болеславом, и те, которые он дарил ей прежде. Но даже когда она не была занята чтением, а просто думала и наблюдала, она неизменно училась чему-то новому или что-то новое узнавала. Она внимательно присматривалась к людям и природе; лицо любого встречного, всякое растение, птица, звезда о чем-то говорили. В одном был источник знаний, в другом — поэзия; все это старательно накапливалось и откладывалось в памяти, словно в копилке, которой потом воспользуется ее ребенок.

Ее новые пристрастия и произошедшие в ней перемены все больше отдаляли от нее Александра. Когда Винцуня проходила мимо с ключами в руке, он весело посмеивался над ней, если бывал в благодушном настроении, но гораздо чаще ехидно ухмылялся и убегал из дому, увидев ее с книгой.

— До чего же ты быстро состарилась, милая Винцуня, — как-то сказал он ей.

Молодая женщина глянула на себя в зеркало и, улыбнувшись, ответила:

— Я что-то не замечаю у себя ни одной морщинки, ни одного седого волоса!

— Я имею в виду не это, — поправился Александр, — ты, безусловно, стала еще красивее, чем раньше, но у тебя появились старушечьи наклонности и привычки.

— Что ты имеешь в виду? — спросила жена.

— Ты не любишь общества, тебя не привлекают красивые вещи, которые я приношу в дом, ты равнодушна к нарядам, которые я тебе покупаю, и ты необыкновенно чопорна. Будь и у меня такой отвратительный характер, мы бы с тобой жили как затворники и всю жизнь зевали, глядя друг на друга.

Винцуня подошла к мужу и нежно погладила его по голове.

— Не сердись на меня, дорогой Олесь, — сказала она, — чем же я виновата, что мне лучше всего дома с тобой, с нашим ребенком, с книгой? Другой жизни я себе не мыслю.

Александр недовольно пожал плечами.

— Кто тебе запрещает жить, как вздумается? — ответил он. — Кажется, деспотичным мужем меня не назовешь? Но до женитьбы я не подозревал, что у тебя такие склонности.

Он старался говорить бесстрастно и вежливо, но в голосе его звучали горечь и упрек.

Он ушел. А Винцуня сидела грустная и долго думала, нет ли в том ее вины, что между ними возник разлад? Но совесть говорила ей, что она не должна поступаться своими убеждениями, что она прежде всего мать и, для блага ребенка, ей необходимо все время совершенствовать знания и духовно обогащаться, а не разбрасываться попусту. Вдруг она вспомнила свои мучительные раздумья после адампольского бала, когда на весах лежали две судьбы и ей предстояло сделать выбор. И снова перед глазами встали те же видения, что прежде, но — увы — не было между ними Страсти, отсутствовали Грезы. Страсть угасла, а Грезы давно рассеялись, зато Совесть ожила в ней с новой силой, вспомнилось, что тогда она сказала Винцуне: «То, что ты чувствуешь, — не любовь, это безумие, наваждение, гибельный омут».

Винцуня в испуге закрыла глаза. Край черной пропасти, казалось, был совсем близко… почти рядом. Винцуня не хотела признаваться себе, что она разочаровалась и разлюбила. Она изо всех сил себе доказывала, что это она виновата во всем, и оправдывала Александра. Она отбивалась от своих сомнений и вопросов, но на сердце было тяжело. И снова ей вдруг привиделся тополинский дворик и Болеслав, — и долго сквозь слезы она любовалась этой картиной.

Образ Болеслава все чаще возникал у нее перед глазами. Когда все было спокойно, он не появлялся, но стоило ей чему-нибудь обрадоваться или чем-нибудь огорчиться, как Болеслав возникал перед нею, точно по мановению волшебной палочки. Ему она тихо изливала свою наболевшую душу, с ним делилась всем приятным, у него спрашивала совета, если ее мучили сомнения. Лицо Болеслава бывало то спокойное и веселое, то грустное и задумчивое, то болезненно-бледное — каким она его видела в день разлуки И тогда Винцуню мучило страшное раскаяние, необъяснимый стыд, грызла тоска, а Совесть тихонько нашептывала: «Я же тебя предупреждала!» Доброта, — бывшая пленница давно угасшей Страсти, — теперь стояла заплаканная, без оливкового венца, а Воспоминания туманным роем кружились над ней и пели дивные песни о детстве и безмятежной юности. Тогда молодая женщина бросалась на колени перед святым образом и молилась долго, исступленно. Однажды она в отчаянии воскликнула: «Боже мой! Я согрешила!» Но еще горше ей бывало, когда перед ней возникали два видения: бывший жених и муж. Винцуня старалась отвлечься, но оба упрямо преследовали ее: один сильный духом, умный, благородный; другой хотя и более красивый, но ветреный, слабовольный, гуляка. И внутренний голос настойчиво, мучительно повторял ей: «Сравни! Сравни!»

Все быстрее, все определенней сбывались предсказания старого оригинала пана Томаша. Винцуня освобождалась от иллюзий, мираж исчезал, и на месте хрустальных замков мечты возникали ужасающие контуры действительности: она осознавала, что стоит на краю пропасти.

Осенью Александр ненадолго уехал к родителям. Оставшись одна, Винцуня еще больше времени уделяла своим занятиям и размышлениям. С отъездом Александра в Неменке стало тихо, лишь изредка наведывались сосед или соседка. Но и этих визитов оказалось достаточно, чтобы Винцуне рассказали все сплетни, ходившие о муже. Это больно ранило ее сердце и задевало женское самолюбие.

Наведался к ней как-то давний знакомый, простодушный и откровенный деревенский человек.

— Как это ваш муж решился в такую горячую пору оставить дом, да еще надолго? — удивился гость.

— Его замещает эконом, — ответила Винцуня.

— Ох уж этот эконом! — вздохнул сосед. — Скажу вам откровенно, сударыня: ваш Павелек отпетый мошенник и бессовестно вас обкрадывает. Об этом все говорят! Да и пристало ли нам, бедным шляхтичам, держать экономов и полагаться на них? Конечно, ежели громадное хозяйство, то другое дело, а на маленьком фольварке, как говорится, свой глаз — алмаз.