Анри де Ренье - Необыкновенные любовники

Молитва, сударь, помогла мне в этом испытании. Я обратилась за помощью и советом к душам мудрым и благочестивым. Они укрепили во мне мое намерение, и если намерение это причинит вам боль, то примите ее как долю вашего участия в благочестивом и угодном богу деле, которое я начинаю и которому намерена отдать все свои силы и всю жизнь.

Я посвящаю себя служению делу освобождения одной души. Мой отец умер, вы знаете где и при каких обстоятельствах. Это был человек и грешник. Если правосудие господне и сурово, то милосердие его безгранично, но только мы должны тем точнее удовлетворять первому, чем большего просим у второго. И кто знает, какой долг обязан уплатить мой бедный отец божественному судии, если даже он расположил к себе милосердие божественного спасителя? И чем может он с ним рассчитаться? Лишь ужасными мучениями и страшными карами. Ах, сударь, от одной мысли об этом холод пронизывает меня до мозга костей. Могу ли я покинуть его в этом бедственном состоянии, не помышляя прийти к нему на помощь? Он дал мне жизнь земную: не должна ли я пытаться помочь ему в его жизни вечной?

Чистилище не неприступно. Его пламя умеряется молитвой. Она может раскрыть его двери! Об этом я и буду просить бога каждый день, отдав ему взамен все свои дни. Пусть он возьмет их. Они принадлежат ему. Мирская жизнь отвлекла бы меня от этого великого дела. Искупление души — задача трудная и требующая от нас всех наших сил. Господь примет мои силы. Я предоставлю ему их, чтобы он воспользовался ими по своему усмотрению и чтобы всецело отдаться ему, и прошу вас возвратить мне распоряжение собой.

Когда вы получите это письмо, я буду уже в монастыре «Божьи Девственницы». Простите мне, что я только теперь извещаю вас об этом непреложном решении. Я хотела избавить вас от разговора, который был бы мучительным для нас обоих. Не сожалейте об этом, сударь; все, что вы могли бы мне высказать, окажется бесполезным. Решимость бывает непоколебима, когда дело идет о спасении души, тем более — души отца. Да будет дано мне сделать ее достойной пребывания в местах, для которых она предназначена и которые я сама надеюсь заслужить, не силою своих добродетелей, но по милости божьей, равно как желаю, чтобы и на вас, сударь, проявились славные и особливые доказательства милости его».

Девица де Ла Томасьер утром того дня, когда было назначено шествие с крестом, приготовила для своей матери письмо почти такого же содержания. Она рассчитывала на следующий день после полудня выйти, как всегда, из дому и отправиться в монастырь «Божьи Девственницы», откуда г-жа де Ларно должна была отослать эти два пакета каждый по его адресу. С таким намерением написав письма, она держала их при себе, но конверт, предназначенный г-ну де Валанглену, выпал так, что она этого не заметила. Вот таким образом этот дворянин оказался случайно предупрежденным накануне вечером о том, что он должен был узнать только на следующий день. В его распоряжении была целая ночь, чтобы поразмыслить, как следует поступить. Самым естественным было повидаться с девицей де Ла Томасьер, чего как раз молодая девушка хотела избегнуть. Это ей не удалось, потому что на следующий день в десять часов утра она увидела г-на де Валанглена входящим в залу, где она находилась вместе со своей матерью. Чтобы не быть задержанным служанками, Валанглен прошел через сад.

При виде его девица де Ла Томасьер быстро поднялась и широко перекрестилась. Г-н де Валанглен, не здороваясь с г-жой де Ла Томасьер, которая оставалась в своем кресле, пораженная его неожиданным приходом, направился прямо к молодой девушке. Она встретила его с твердостью, хотя могла заметить в его взгляде непривычный огонь, а письмо, разорванное на четыре части и брошенное перед нею на паркет, предупредило девицу де Ла Томасьер, что столкновение будет тяжелым; ей придала силу мужественно встретить нападение сама резкость его.

Облегчив себя тем, что разорвал письмо, г-н де Валанглен заговорил уже почти спокойным голосом:

— Простите мне эту горячность, сударыня. Посмотрите, ветер уже готов унести свидетельство как вашего проступка, так и моего.

Резкий порыв воздуха от двери, оставленной г-ном де Валангленом открытой и затем захлопнувшейся, закружил клочки бумаги.

— Что касается того, что написано на этих листках, я ему придаю не больше значения, чем пустому сну. Оставим эти глупости и поговорим о вещах более серьезных. Нам нужно уговориться о делах, нас близко касающихся…

Девица де Ла Томасьер смотрела на г-на де Валанглена. Она не могла себе объяснить, каким образом письмо уже попало к нему в руки, но выяснять это обстоятельство было не время.

— Кроме того, — продолжал он, — если бы я уступил вашим настояниям, я бы раскаивался вечно, и в один прекрасный день вы оказались бы вправе упрекнуть меня за то, что я предоставил вас самой себе, вместо того чтобы защитить вас от мыслей, которые, правда, весьма великодушны, но одобрены мною быть не могут. Союз, который нас уже соединяет, дает мне право помешать вам выполнить намерение подобного рода, наименьшим последствием которого было бы отчаяние порядочного человека, который располагает вашим словом и хранит его.

Г-н де Валанглен произнес последние слова твердым и громким голосом. Г-жа де Ла Томасьер, думая, что речь идет о любовной размолвке, хотела уже вмешаться в разговор. Короткое «Оставьте, матушка!» резко прервало ее и заставило добрую даму снова опуститься в кресло.

— А вы, сударь, — сказала девица де Ла Томасьер, — чего вы требуете от меня? Мне нечего сказать вам, чего бы вы уже не знали. Случай предупредил мое намерение. Оно избавило бы меня от разговора, в котором не встречается никакой надобности. Оставим его, сударь, если вы не хотите, чтобы я покинула это место ради другого, где мне давно следовало бы быть, так как тогда я избежала бы этого испытания, которому вы, против моей воли, меня подвергаете.

В глубине души г-н де Валанглен думал, что достаточно будет ему появиться перед девицей де Ла Томасьер, чтобы увидеть ее смущенной в ее планах. Он рассчитывал неожиданностью своего посещения привести молодую девушку в замешательство. Хитрость с письмом казалась ему ясным знаком того, что девица де Ла Томасьер, опасаясь встречи с ним, тем самым выдавала некоторую боязнь почувствовать колебания. К тому же стиль письма показался ему настолько неожиданным, что он заподозрил здесь участие г-жи де Ларно. Что касается девицы де Ла Томасьер, то достаточно привести ей разумные доводы, чтобы она обратилась к иным чувствам. Он считал ее за особу со здравым смыслом и уравновешенным характером. Но твердый и приподнятый тон, каким она ответила на его упрек, доказывал упорство, которое могло быть опасным, и он уже начал думать, что то, что казалось ему причудой благочестия, лишенной всякой возможности, могло стать чем-то более серьезным. Он почувствовал опасность и приготовился защищать свои права; ибо, если ему и представлялось делом добрым, чтобы де Ла Томасьер поскорее вышел из чистилища, он все же находил жестоким, чтобы это совершилось за его счет. Его смущение было, видимо, очень сильным, если он решился прибегнуть к содействию г-жи де Ла Томасьер. Г-н де Валанглен, вообще говоря, мало считался с доброй дамой. Теперь он заметил, что ее дочь постаралась скрыть от нее свое решение, и рассчитал, что если он внезапно его обнаружит ей, то она станет испускать громкие крики и присоединит к его усилию свои, чтобы удержать в миру существо, столь необходимое ей в ее привычках.