Пенелопа Нери - Украденный миг

Эмма вздрогнула. Сова, птица из родового тотема Малии, всегда предупреждала ее о приближающейся беде. Этой ночью Эмма повсюду ощущала незримое присутствие покойной матери. Вот из сада донесся тонкий запах тубероз, цветов, которые она особенно любила…

Эмме вдруг показалось, что Малия пристально смотрит на нее из темноты.

— Мама, — шепнула она, — это ты? Ты здесь, со мной?

Только стрекот сверчков да гул океана ответили ей.

Гидеон стоял в густой тени сливового дерева, росшего возле беленой стены, окружавшей сад Моми Фулджер.

Он видел, как Эмма вынула шпильки из волос и распустила их по плечам, как она наклонилась вперед, и ее полная грудь блеснула в глубоком вырезе платья. Эмма выбежала на крыльцо и, спустившись по ступенькам, вышла в сад. Она прошла так близко от него, что он задохнулся от волнения и едва сдержал возглас восторга: родной пряный запах ее кожи коснулся его.

Эмма прошла так близко, что ему пришлось отступить глубже в тень деревьев.

Эмма вышла на лужайку и села на доску качелей, привязанных к толстой ветке баньяна. Она тихонько раскачивалась и мурлыкала про себя какую-то мелодию. Прислушавшись, Гидеон узнал мотив хулы, той самой, что Эмма танцевала на его свадебном луалу.

Лицо ее в лунном свете казалось бледным, в черных волосах мерцали серебряные блики.

«Она блистает на черном лике ночи, точно драгоценный камень в ухе эфиопа…» — вспомнилась ему строка из «Ромео и Джульетты».

При чем тут Шекспир? Разве Ромео и Джульетта любили друг друга сильнее, чем он любил Эмму? Разве они желали друг друга сильнее, чем он желал Эмму? Разве их любовь была безнадежней, чем его любовь к Эмме?

После того как спустя семь лет разлуки он вновь познал ее, не было ни дня, ни ночи, когда бы Гидеон, пусть только в мыслях, не обладал ею.

Ежесекундно он чувствовал ее тело, ее губы, ее язык, свежесть ее лона, шелковистость ее бедер, аромат мускуса и фиалок, присущий ей одной, заставлявший вздрагивать его ноздри…

Воображаемая и в то же время реальная, из плоти и крови, Эмма преследовала его повсюду, он бредил ей, он хотел ее всегда, каждую минуту, хотел до безумия… Он гнал от себя ее образ, но не думать о ней было выше его сил.

Да, он знал и желал многих женщин, но что они значили для него теперь? Особенно тяжелы были встречи с Джулией: он не мог без отвращения видеть ее. Как он был глуп, когда из ложного чувства чести и долга поклялся пред алтарем в верности этой злобной мелкой хищнице… Как мог он назвать ее своей женой? Он искалечил свою жизнь и жизнь Эммы. Этого он не мог себе простить.

И все же надежда, жалкая, как огонек меркнущей свечи, не покидала его.

Те немногие свободные часы, которые ему удавалось выкроить среди хлопот о ранчо, Гидеон проводил не с Джулией, не с беременной женой, пусть нелюбимой, но нуждавшейся, как ему казалось, в его внимании и заботе, а неизвестно зачем расчищал участок земли, купленный у китайца А Во через посредничество адвоката Мак-Генри. Он проредил лесок, закрывавший вид на океан и вершину горы Мауна Кеа, он работал до изнеможения и уже приступил к закладке фундамента дома, в котором мечтал когда-нибудь поселиться вместе с Эммой.

Напрасные мечты! Ребенок навеки связал его с ненавистной Джулией.

В отчаянии он сжал кулаки. Если бы Эмма позволила ему сказать хоть слово, он сумел бы вымолить прощение, высказал бы ей всю свою боль и нежность! О, как много он должен был сказать ей!

Качели медленно остановились.

— Эмма, — тихо позвал Гидеон.

— Это вы, мистер Кейн? — Она даже не удивилась, словно ждала его. — Уходите. Уходите к вашей жене, не заставляйте меня прогонять вас…

Она встала и направилась к крыльцу. Одним прыжком он догнал ее.

— Эмма, я понимаю все. Тебя оскорбила эта весть… о ребенке. Ты обижена на меня за то, что я сам не сказал тебе…

— Я обижена? Я «обижена» на тебя за то, что для тебя на втором месте, что не главное в твоей жизни. Я хотела, чтобы ты сказал, узнав о ребенке: «Я люблю Эмму, несмотря ни на что, потому что она — все в моей жизни!» Я хотела, чтобы ты построил наш дом у скал-Близнецов и привез меня туда.

— Видит Бог, я так и хотел поступить! Но Джулия носит мое дитя. Я — человек чести! У меня есть обязательства, я не имею права поступать так, как хочу. Я не могу ее бросить, Эмма! Ответственность за ребенка…

— Вот как? Ответственность? А передо мной у тебя нет ответственности? Или это ответственность второго сорта, ответственность перед любовницей, а лучше сказать, перед использованной шлюхой?

Гидеон отшатнулся. Он ждал от нее всего, чего угодно, только не этих слов.

— Ты молчишь? Я знала, что тебе нечего мне сказать. Зато мне есть, что сказать тебе, Кейн! Убирайся к черту вместе со своей проклятой честью!

Размахнувшись, Эмма с силой ударила его по щеке. Пощечина прозвучала в ночной тишине точно выстрел. Она уже вошла в дом и закрыла за собой дверь, а он все еще слышал этот ужасный звук.

Бледно-желтая полоска зари только появилась на горизонте, тонкой чертой отделяя черное ночное небо от такой же черной спящей земли, когда Эмма выехала за ворота гостеприимного дома Моми Фулджер.

Махеалани крепко спала, свернувшись клубочком на руках Эммы, дорожные мешки, наполненные всякой домашней снедью, свисали с седла. Заботливая тетя Моми, провожая своих милых девочек, вышла на дорогу и долго смотрела им вслед.

Эмма ехала вдоль берега по неровной дороге, петлявшей между невысоких скал.

После вчерашней встречи с Гидеоном она хотела только одного — как можно скорей оказаться дома, в долине Вайкалани: там, казалось ей, она сможет хоть как-то избавиться от тяжелых воспоминаний, обрести душевное равновесие и начать свою жизнь с нуля.

«Больше не должно быть никаких объяснений, — думала она, поторапливая Макани, — никаких лишних слов. Все кончено. Все бесполезно, изменить ничего нельзя. Махеалани — вот все, что у меня осталось от прошлого».

Вскоре Эмма услышала позади стук копыт и, обернувшись, увидела, что ее догоняет Гидеон. Он поравнялся с ней и придержал Акамаи.

— Доброе утро, Эмма. — Он неловко кашлянул, не зная, как завязать разговор. — Доброе утро, мисс Джордан… Я заметил тебя издали. Я всю ночь провел на пляже…

— Это заметно. Ты выглядишь, как мокрая креветка, — нарочито грубо бросила она, не глядя на Гидеона.

— Я думал всю ночь… Я пришел к решению, Эмма. Оно касается нас обоих.

Она молчала.

— Эмма, умоляю, ответь мне что-нибудь. Неужели тебе совсем неинтересно то, что я скажу?

— Ничуть.

Эмма изо всех сил старалась не смотреть на него. Его голос по-прежнему завораживал ее. Что бы ни случилось, он навсегда останется для нее самым прекрасным, самым желанным из всех мужчин на свете. Сейчас он был так хорош, что ей приходилось сдерживать себя, чтобы не броситься ему на шею. Но неужели он забыл вчерашнюю пощечину? Почему он так спокоен? Или это наглость? Неужели он так уверен в себе?