Евгения Марлитт - В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Совѣтникъ обернулся. У него были большіе голубые глаза, которые онъ устремлялъ въ лицо другого человѣка съ чувствомъ собственнаго достоинства и съ сознаніемъ человѣка, всегда поступающаго справедливо; но они могли также сверкать, какъ искры, изъ подъ нависшихъ бровей. Такой полузакрытый взглядъ скользнулъ по племяннику, стройная фигура котораго, одѣтая въ изящный костюмъ, обрисовывалась въ дверяхъ, и потомъ перешелъ, какъ бы сравнивая, на поношенный костюмъ самого совѣтника, который онъ рѣдко замѣнялъ лучшимъ.

Замѣчаніе молодого человѣка осталось безъ отвѣта. Дядя только саркастически улыбнулся, стряхнулъ носовымъ платкомъ съ своего платья приставшіе къ нему соломинки и кусочки земли и угля, сбилъ съ сапогъ толстый слой пыли и потомъ, кивнувъ головой на Феликса, ядовито сказалъ сестрѣ: „онъ стоитъ здѣсь, точно живая картинка модъ, Тереза, точно только что вышедшій изъ рукъ портного образецъ. Такое изящное платье очень удобно для овина и угольной шахты, Феликсъ!“

– He для того оно и сдѣлано, дядя, – какое мнѣ дѣло до овина и угольной шахты, – возразилъ Феликсъ, скрывая раздраженіе подъ легкой усмѣшкой.

– Какъ, ты такъ быстро и легко освоился съ такой важной перемѣной въ твоей жизни? Вотъ видишь, Тереза, правду я говорилъ, что эти идеальныя головы богаче насъ; они отбрасываютъ отъ себя сотни тысячъ, какъ булыжники, даже не поморщившись. Г-мъ… мой маленькій Витъ сыгралъ дурную шутку съ тобой, Феликсъ, монастырское помѣстье не бездѣлица.

Ухо молодого чсловѣка издавна было очень чувствительно къ различнымъ модуляціямъ въ голосѣ дяди; и теперь онъ услыхалъ въ немъ дикое торжество о рожденіи наслѣдника, злобную радость и желаніе подразнить его.

– Слава Богу, я не завистливъ, – дай Богъ, чтобы ребенокъ выросъ тебѣ на радость, – сказалъ онъ спокойно, и его прекрасное открытое лицо выражало правдивость и искренность. – Но ты ошибаешься, если думаешь, что я равнодушенъ къ деньгамъ и къ состоянію, – никогда еще я такъ не желалъ быть богатымъ, какъ именно теперь.

– У тебя есть долги? – рѣзко спросилъ совѣтникъ, приближаясь къ говорившему.

Молодой человѣкъ гордо откинулъ голову и отвѣчалъ, что не имѣетъ ихъ.

– Ну такъ для чего же? Развѣ мать тебѣ мало даетъ? Или тебѣ хотѣлось бы навѣшать на себя еще больше такихъ бездѣлицъ, какъ эта? – Онъ подошелъ къ племяннику и указалъ на медальонъ, висѣвшій у него на цѣпочкѣ отъ часовъ. Онъ взялъ въ руки и быстро перевернулъ золотую вещицу, причемъ сильно заблестѣли камни, которыми она была осыпана.

– Чортъ возьми, – камни то настоящіе! Это твой вкусъ, Тереза? – спросилъ онъ сестру, обернувшись къ ней черезъ плечо. Маіорша только что сняла свой полотняный фартукъ и вѣшала его на гвоздь. Она спокойно, не обнаруживая ни малѣйшаго признака интереса, подошла къ нимъ.

– Я никогда не покупаю такихъ модныхъ бездѣлушекъ, – отвѣчала она, бросивъ пытливый взглядъ на драгоцѣнность и потомъ устремивъ его, какъ строгій судья, на сильно покраснѣвшее лицо сына.

– Отъ кого получилъ ты эту вещицу? – спросила она коротко.

– Отъ дамы…

– Сынъ мой, молодыя дѣвушки рѣдко имѣютъ столько денегъ, чтобы быть въ состояніи дѣлать такіе подарки, – прервалъ его совѣтникъ, повертывая медальонъ въ разныя стороны и любуясь блескомъ камней, – хочешь я тебѣ скажу, Феликсъ, отъ кого этотъ дорогой сувениръ? Отъ твоей старой пріятельницы, баронессы Лео въ Берлинѣ: что въ немъ – почтенный сѣдой локонъ?

– Нѣтъ, дядя, блестящiй черный, – быстро возразилъ молодой человѣкъ, точно это ложное предположеніе было для него невыносимо, и при этомъ гордая улыбка мелькнула на его губахъ: но вслѣдъ за тѣмъ у него вдругъ захватило дыханіе, – онъ былъ вызванъ на рѣшительное объясненіе безъ всякой подготовки, и передъ нимъ стояли эти двѣ желѣзныя личности, одна съ лукавой усмѣшкой и сарказмомъ на устахъ, а другая съ непріятнымъ пронзительнымъ взглядомъ – никогда еще не выступалъ такъ рѣзко на ихъ лицахъ фамильный духъ Вольфрамовъ и не казался ему такимъ убійственнымъ, какъ въ этотъ тяжелый моментъ.

– Я желала бы знать имя дамы, – сказала его мать коротко, съ видомъ исповѣдника, который она давно принимала всякій разъ, когда заставала его въ обществѣ какого нибудь чужого мальчика. Она читала въ чертахъ своего сына со свойственнымъ ей пониманіемъ и проницательностью; она и теперь видѣла, какъ онъ боролся съ мучительнымъ чувствомъ, и у нея не осталось ни малѣйшаго сомнѣнія, что онъ очень нуждался въ ея снисхожденіи, и это заставило ее быть непреклонной.

– Мама, будь добра! – просилъ онъ нѣжнымъ умоляющимъ голосомъ: онъ взялъ обѣ ея руки и прижалъ ихъ къ своей груди. – Дай мнѣ время…

– Нѣтъ, – прервала она его рѣшительно и отняла у него свои руки. – Ты знаешь, что я люблю вести дѣло на чистоту, когда замѣчаю между нами какое нибудь недоразумѣнiе – а тутъ есть что-то подозрительное. Или ты думаешь, что для меня ничего не значитъ провести цѣлую ночь въ раздумьѣ о томъ, что тебѣ хорошо извѣстно? Я хочу знать имя!

Большіе голубые глаза молодого человѣка заискрились отъ оскорбленнаго чувства, но онъ молчалъ и, собираясь съ духомъ, нѣсколько разъ провелъ рукой по лбу и по роскошнымъ пепельнымъ волосамъ.

– Однако ты герой! – воскликнулъ насмѣшливо совѣтникъ, – стоишь, какъ будто тебѣ предстоитъ лишиться твоей кудрявой головы. Г-мъ… дѣвушка, очевидно, не нищая, если даритъ брильянты: но семья, происхожденіе сомнительны… а? Ты имѣешь причины отвергать родство – стыдиться…

– Стыдиться? Мнѣ стыдиться моей Люсили? – горячо воскликнулъ молодой человѣкъ – онъ совсѣмъ потерялъ самообладаніе. – Люсили Фурніе! Спросите о ней въ Берлинѣ, и вы услышите, что она могла бы выйти замужъ за самаго знатнаго графа, если-бы не предпочитала принадлежать мнѣ… Но я хорошо знаю, что экзотическій цвѣтокъ не приживется на нѣмецкой почвѣ, я знаю также, что все, что называется искусствомъ, на дурномъ счету въ монастырскомъ помѣстьѣ. Мнѣ придется бороться съ упорными предразсудками, и это смутило меня на мгновенье не за себя, а потому что я увѣренъ, что въ первыя минуты изумлѣнія могутъ вырваться суровыя слова о дорогомъ мнѣ существѣ – a этого я положительно не могу вынести.

Онъ глубоко перевелъ духъ и смотрѣлъ теперь твердо и безстрашно въ лицо своей матери, которая, опираясь руками на столъ, неподвижно, точно окаменѣлая, стояла передъ нимъ съ поблѣднѣвшими губами.

– Мать Люсили – женщина знаменитая, – прибавилъ онъ коротко и рѣшительно.

– Такъ, – сказалъ протяжно совѣтникъ. – А отецъ? Онъ не знаменитъ?

– Родители живутъ врозь, какъ… – молодой человѣкъ хотѣлъ сказать: какъ мои, но дикій блескъ глазъ маіорши заставилъ его проглотить послѣднія слова. Послѣ минутнаго молчанія онъ быстро прибавилъ, какъ бы желая скорѣе положить конецъ тяжелому напряженію: – госпожа Фурніе балерина.