Маргарет Барнс - Торжество на час

Спала ли она или бодрствовала, Анна ощущала себя под неусыпным контролем. Маргарэт и Арабеллу поместили вдали от ее покоев. Ночью, когда от всей этой усталости она могла бы найти успокоение во сне, Анна рыдала и металась, стараясь не заснуть, чтобы в кошмарных снах не сказать что-либо лишнее, поскольку за занавеской подслушивали, сменяя друг друга, ревнивая тетушка и госпожа Косинс.

Днем, когда время еле тянулось, они засыпали ее наглыми вопросами о каждом известном ей мужчине — вопросы сыпались безостановочно, в надежде, что она сломается и ляпнет какую-нибудь глупость, которую их злоба и ненависть тут же сумеют обернуть против нее.

И все же беспокойство за друзей брало верх: Анна не могла молчать и униженно просила рассказать об их участи.

— Смитон закован в цепи, — с наслаждением рассказывала Косинс.

— Все пятеро сейчас в Тауэре. Они предстанут перед верховным судом в Вестминстерском дворце, — сообщила ей тетя. — А это все равно, что быть объявленным виновным.

— Виновным в чем?

— В измене. В измене королю.

Измена. Значит, их обезглавят. Всех, кроме Смитона, поскольку он не благородного происхождения. Его сначала повесят, а затем четвертуют. Остальных ждали плаха и топор…

Каждую ночь в красочном воображении Анны из темноты появлялось блестящее лезвие топора — и катится с плеч красивая голова Норриса, из сильной шеи Бриртона течет кровь… Один за другим, во мраке ночи…

Она умирала вместе с каждым, содрогалась и стонала… Но когда очередь дошла до Томаса — она громко вскрикнула. Вскрикнула и стиснула зубы.

Но поздно, они уже были рядом с ней и задавали свои вопросы.

— Это из-за того, что я пожалела, что мой кузен Уайетт больше не напишет баллады в мою честь, — лгала она.

Падала на пол и бормотала всякую нелепицу, словно безумная. А утром, вновь и вновь, она не могла удержаться, чтобы не задать вопрос:

— Где мой отец?

— Пытается сохранить себе свободу! — с насмешками отвечали они.

Затем следовали настойчивые расспросы:

— Где мой добрый брат? Господин Кингстон, кто-нибудь видел милорда Рочфорда?

— Не мучьте себя, мадам, — врала по доброте душевной супруга Кингстона, не давая Косинс разжать тонкие жестокие губы. — Уверяю вас, мой слуга видел его не так давно в Вестминстере в саду.

Но посреди этого безумия и кошмара произошло радостное событие: Маргарэт удалось встретиться с ней наедине и передать хорошие новости.

— Томас свободен! Остальных мы видели на прогулке у маяка, его среди них не было. Его вообще здесь не было, Нэн. Почти сразу же после ареста король приказал освободить его.

В сумраке коридора, ведущего в личные покои Анны, они обнялись, благодаря Бога, что он услышал их молитвы и спас хотя бы одного.

Почувствовав в себе силу и бодрость, Анна приказала, чтобы принесли лютню и перо, она хотела провести время за сочинением песен. Кингстон опасался, что она может сбить с толку некоторых стражников и заставит их тайком передать записки друзьям, а те постараются сбежать. Но Анна, вновь находясь в приподнятом состоянии, поддразнивала его за излишнюю осторожность, показывая на толстые стены тюрьмы.

— Те, кто попадали в Тауэр через ворота предателей, никогда уже не выбирались наружу, если на то не было желания короля! — говорила она.

Желание короля…

Она сама — ее ум, голос, тело — все когда-то было желанно для короля. Неужели он сейчас не может простить ее в память о полученных удовольствиях? А что если она напишет ему письмо? По крайней мере, стоило попробовать.

В этот день к ней должен был прийти Кромвель. Решится ли он выступить ее другом и передать письмо?

Анна сидела в саду коменданта, притворяясь, что сочиняет коротенькую песенку с припевом, а на самом деле торопливо писала, пока Косинс дремала на солнышке, устав от бесконечного подслушивания. У Анны не было времени оттачивать фразы, она писала прямо и смело, от чистого сердца.

«Неудовольствие Вашего Величества и мое заключение не понятны мне, и я не знаю, о чем писать и в чем оправдываться. Если, о чем не раз мне намекали, я признаюсь в ужасном обмане и чрезмерной гордости, то получу свободу? Я с превеликим желанием и чувством долга готова подчиниться вашему приказу. Но разве не приходила в голову Вашему Величеству мысль о том, что ваша бедная жена должна признать ошибку, о которой и понятия не имеет. Ни у одного короля еще не было более послушной долгу и преданной жены, чем Анна Болейн. Этим именем и этим положением я готова удовольствоваться, если Вашему Величеству будет угодно…»

Одно за другим пылкие слова ложились на бумагу.

«Ради вашего блага, не дайте мимолетной прихоти заставить вас попустительствовать низкой клевете…»

И в конце:

«…Если когда-либо я увижу благосклонность в ваших глазах, если имя Нэн Болейн будет приятно вашему слуху, удовлетворите мою просьбу — пусть только на меня одну ляжет тяжесть вины за неудовольствия Вашего Величества и не коснется оно этих бедных рыцарей, которых заточили по моей вине… Допросите меня, добрый король, позвольте предстать перед законным судом, но не допустите, чтобы мои заклятые враги обвиняли меня и были моими судьями…»

Получил ли король ее письмо, или Кромвель запрятал его среди бумаг, так Анна и не узнала. Так же как не знала точно, каким образом похищенные любовные письма короля попали в руки папы. Все, что она знала, так это то, что король не проявил снисхождения к ее друзьям.

Надежда вновь воскресла с приходом архиепископа Кранмера, который был обязан ей и мог помочь, если б захотел. Он говорил с ней по-дружески, но вскоре Анна поняла, что король послал его, чтобы добиться от нее признания незаконности их брака с самого начала, с тем чтобы законные права Елизаветы перешли к будущим детям Джейн. Если она согласится, намекнул Кранмер, даже в случае признания ее виновной в выдвинутых обвинениях, ей позволят тихо дожить свой век за границей.

— Его Величество будет всегда считать леди Елизавету родной дочерью, — заверил он ее, как будто со стороны Генриха это было великой щедростью.

— Потому, что она станет пешкой для заключения выгодного брака! — насмешливо произнесла Анна, которая часто слышала, как муж торговался с иностранными державами по поводу брака Мэри.

Кранмер явился не для обмена колкостями, но не решался вернуться к королю с пустыми руками.

— Может, Ваше Величество выскажет свои предложения, как расторгнуть брак! — Он почти молил ее.

— Брак, для заключения которого вы потратили столько сил! — съязвила Анна. — Хорошо, Томас Кранмер, что мешает вам расторгнуть его? На совесть короля нельзя положиться, как на вертящийся золотой флюгер на шпиле Хэмптона. Кроме того, подспудно он всегда считал Екатерину Арагонскую единственной законной женой.