Маргарет Барнс - Торжество на час

Он посмотрел на волнующий изгиб ее шеи, на нежные округлости груди в низком прямоугольном вырезе платья.

— Ничего, черт побери! — со вздохом вырвалось у него.

Король отошел к камину и сердито пнул ногой тлеющее полено. Сноп искорок взвился и погас. Генрих резко обернулся и успел заметить, что она наблюдает за ним. Он мог бы поклясться, что видел скользнувшую у нее по лицу улыбку.

— А тот, к кому ревновал Уайетт, кто он? Этот щенок Нортамберленд, с которым я поймал тебя в Гринвиче?

Анна опустила голову. Все сразу померкло вокруг, стало безжизненным.

— Да, — неохотно ответила она.

— Ну, с ним-то я разделался. Он, слава Богу, далеко от тебя. В постели с этой уродиной, дочерью Шрузбери.

— Да, — вновь произнесла Анна как можно спокойнее, надеясь притворным равнодушием защитить от беды единственного своего возлюбленного.

— Но Уайетт… — Генрих принялся в волнении ходить по комнате. — Он все еще здесь, и ты сводишь его с ума своими распутными глазами. Он только и мечтает о тебе. А твоя мачеха на его стороне. Он свой человек в Хевере. Вы с ним бегали по лестницам, играли в «догонялки», а зимними вечерами он, конечно же, читал тебе свои стихи — будь они прокляты! У него не раз была возможность… Так? Говори!

Генрих Тюдор вдруг представился Анне таким жалким и уязвимым в своей ревности. Он ловил ее руки и покрывал их поцелуями.

— О, Нэн, Нэн, ты же видишь, — молил он. — И ты, и он так молоды, а я уже нет. Ты не представляешь, как это горько, когда молодость проходит, а сердце любит так горячо…

Жалея его, потому что он был откровенен с ней до предела, Анна нежно зажала ему рот ладонью, которую он целовал. Она не хотела видеть его унижения, да и прекрасно понимала, что он жаждал услышать от нее.

— Нет, у него не было возможности, — тихо сказала она.

Генрих крепко сжал ее в порыве благодарности.

— Поклянись мне. С той минуты, когда кончилась игра сегодня днем, я не нахожу себе места. Мне кажется, ты обманываешь меня.

— Я клянусь, Генри.

Он улыбнулся немного виновато, смущенный взрывом своих чувств.

— Пойми меня, любимая. Я должен быть уверен. Я король и не могу быть вторым ни в чем.

Левой рукой Анна судорожно схватилась за четки, висевшие на поясе. «Я не клятвопреступница! Он не узнал правды. Но я и не солгала ему», — успокаивала она свою совесть. Слава Богу, что он не спросил прямо об ее целомудрии.

Чтобы собраться с мыслями, она подошла к окну, где на маленьком столике стояла шкатулка. Ключиком, висевшим у нее на поясе, она открыла ее, и Генрих, стоявший сзади, увидел, что она хранит там его письма.

— Глупышка! Зачем ты хранишь их? — втайне довольный, пожурил он ее, легонько ущипнув за ухо.

Но по мере того, как она перебирала письма, его осмотрительность стала пересиливать самодовольство. Валлийская осторожность всегда оставалась при нем.

— Это не для чужих глаз, — предупредил он, вспоминая свои любовные излияния. — Лучше сожги их, детка!

Но Анна прижала письма к груди и рассмеялась.

— О, Генри, неужели все мужчины так глупы? Что такое для девушки уничтожить любовные письма, не иметь возможности перечитывать их?

— Ты перечитываешь их, Нэн?

— Снова и снова. При свечах, лежа в постели.

— Зачем терять время? — грубо расхохотался он. — В постели можно заняться более приятными вещами.

Наконец Анна нашла то, что искала в шкатулке. Она должна была представить Генриху доказательства невиновности Томаса. Ее нельзя было упрекнуть в неверности друзьям.

— Томас не приходил сюда. Он знает, что я принадлежу вам, — сказала она. — Но иногда, и вы знаете это, ревность затмевает разум мужчины. Вы должны простить его, Генри. Вот эти прекрасные стихи — его прощание со мной.

Она протянула ему лист со стихами Уайетта, и он прочел их про себя, а потом, растроганный и пристыженный, повторил вслух то, что понравилось ему больше всего.

— Бедный Уайетт! — вздохнул он. — Его сердце разбито, и я понимаю его. Он любит тебя так же отчаянно, как и я.

Лицо Анны приняло строгое выражение.

— Но он хотел жениться на мне. Он человек с честными намерениями, — сказала она, запирая в шкатулку письма Генриха и стихи Томаса.

Повернувшись к королю, она встретила его задумчивый взгляд.

— Анна, я тоже такой человек, — тихо сказал он. — Я женился бы на тебе завтра, если бы мог.

Сердце рванулось в груди у Анны, но она понимала, что сейчас нельзя продолжать этот разговор.

Он сел в кресло перед камином и, усадив ее к себе на колени, стал нежно и страстно покрывать поцелуями ее руки, шею, лицо. И вот тогда Анна решилась спросить, что побудило его искать развода с Екатериной.

— Когда наша дочь была совсем маленькой, мы вели переговоры о ее помолвке с малолетним дофином. Моретт, французский посол, чинил всякие препятствия. И тут я стал понимать, что Франция не считает Мэри моей законной дочерью, потому что я женился на вдове моего брата. Сначала меня страшно возмущало это, но потом, когда все наши сыновья умирали при рождении, я стал думать, что, может быть, французы правы и что Бог наказывает меня за мой грех.

— А потом?

— Меня это сильно мучило, и в конце концов я решил посоветоваться с Уолси, с епископами, с такими учеными людьми, как сэр Томас Мор. Мор ничего мне не сказал, зато нашлись люди, утверждавшие, что я хочу отделаться от Екатерины, потому что она на восемь лет старше меня. Но теперь даже Уолси, хотя он очень предан королеве, соглашается, что я должен подумать о том, чтобы иметь наследника.

«Конечно, что для Уолси счастье женщины?» — подумала Анна.

— Последние несколько лет были для вас нелегкими, — сказала она, стараясь подогреть его жалость к самому себе. — Но теперь, когда архиепископ Кентерберийский отправился в Рим к его святейшеству, а милорд кардинал намеревается встретиться с королем Франциском, я уверена, вы скоро станете свободным.

— Свободным, чтобы жениться на французской принцессе! — скривился Генрих, успев позабыть, как страстно он добивался этого все последнее время.

— И ваша новая невеста принуждена будет жить под неодобрительным оком Испании, так же как и я? — поддразнивала она его.

Но Генрих был рад обсудить с ней то, о чем он избегал говорить даже с лордом-канцлером. Большинство людей почему-то находили этот вопрос слишком щепетильным.