Мишель Моран - Нефертити

— В тюрьме тоже вспыхнет чума. Раз она началась среди рабочих, строивших гробницу…

— Но если он не умрет, они смогут освободить его. А он поднимет мятеж против нашей семьи. Мы все погибнем. — Нефертити заколебалась. — Кроме тебя. Тебя Нахтмин спасет.

— Нет, Нефертити. Боги на твоей стороне. Этого никогда не случится.

Нефертити криво усмехнулась, и я поняла, что она думает о чуме, явившейся в разгар дурбара, сразу после того, как она взошла на трон этой страны. Если боги на ее стороне, откуда тогда взялась чума?

— Так что же мы будем делать? — Я посмотрела на Бараку. Жизнь этой ни в чем не повинной крохи могла оборваться, едва начавшись. Но для чего бы богам поступать так? Посылать мне ребенка после столь долгого ожидания лишь для того, чтобы тут же отнять его? — Как думает отец — что нам следует делать?

— Он считает, что нам нужно отправить гонцов в Мемфис и Фивы — предупредить их.

— Ты что, не предупредила их?! — вскричала я.

— Мы закрыли порты, — возразила Нефертити. — Никто не может уехать. Ворота заперты. Если мы отправим гонцов в Фивы, то что подумают люди? Вот так вот сразу после дурбара?

Я посмотрела на заколоченные окна.

— Это против законов Маат — не предупредить их.

— Эхнатон не станет этого делать.

— Значит, это должна сделать ты, — сказала я ей. — Ты теперь фараон.

Шесть человек из дворца получили плату золотом за согласие доставить послания в Мемфис и Фивы и предупредить о состоянии дел в Амарне, — предупредить, что хетты принесли на дурбар фараона чуму и она забрала уже две тысячи жизней.

Высеченных гробниц не хватало на всех мертвых. Даже богатых бросали в общие могилы, навеки безымянных. Некоторые люди рисковали жизнью, лишь бы надеть на своих любимых амулеты, чтобы Осирис мог узнать их. Эти могилы снились мне по ночам, и, когда я проснулась в слезах, Нахтмин спросил, что тревожит мои сны.

— Мне приснилось, что Осирис не смог найти меня, что я оказалась потеряна для вечности, что никто не потрудился написать на гробнице мое имя.

Муж погладил меня по голове и поклялся, что такого не будет, что он пойдет на любой риск, но вложит амулет в мою ладонь, прежде чем меня похоронят.

— Поклянись, что ты не станешь этого делать! — взмолилась я. — Поклянись, что, если я умру от чумы, ты позволишь забрать мое тело, хоть с амулетом, хоть без!

Нахтмин обнял меня, стараясь защитить от страхов.

— Конечно, никто тебя не заберет без свидетельства для богов. Я никогда этого не допущу.

— Но ты должен будешь разрешить, чтобы меня забрали! Потому что если я умру, а ты заболеешь, кто же позаботится о Бараке?

— Не говори так.

— Нахтмин, вся Амарна умирает. Отчего бы уцелеть дворцу?

— Оттого, что мы защищены. Твоими травами и расположением на холме. Мы выше чумы, — попытался успокоить меня он.

— А если люди ворвутся в дворец и принесут чуму с собой?

Мое недоверие застало Нахтмина врасплох.

— Тогда солдаты будут сражаться с ними, потому что здесь они защищены и накормлены.

Тут утреннюю тишину нарушил плач Бараки, и Нахтмин взял его на руки. Он с нежностью посмотрел на нашего сына и осторожно вручил его мне. Завтра малышу предстояло перейти на молоко кормилицы.

— Нефертити отправила в Мемфис и Фивы сообщение о чуме, — сказала я мужу.

Нахтмин внимательно посмотрел на меня.

— Как только чума минует, Эхнатон узнает об этом.

— Откуда ты знаешь, что она минует?

— Так бывает всегда. Вопрос только в том, скольких Анубис заберет с собой, прежде чем уйдет.

Я содрогнулась.

— Нефертити сказала, что на улицах беспорядки…

Нахтмин пристально взглянул на меня.

— Почему она сказала тебе об этом?

— Потому что я хотела знать. Потому что я никогда не лгала ей, и она знает, что я хотела бы от нее того же. Зря ты не сказал мне.

— Но зачем? Какой в этом толк?

— Представь, как я была бы потрясена, если бы бунтующие ворвались во дворец. Я могла бы не успеть спрятать нашего сына.

— Они не ворвутся во дворец, — убежденно произнес Нахтмин. — Его защищает войско фараона. Солдаты едят ту же пищу, что и мы, и носят те же травы. При всей своей глупости Эхнатон все же не настолько глуп, чтобы рисковать потерять свое войско или нубийских стражников. Нам ничего не грозит. А даже если они и явятся, я защищу тебя.

— А если они явятся вместе с Хоремхебом? — спросила я и по лицу мужа поняла, что он тоже об этом думал.

— Тогда Хоремхеб велит им не трогать тебя.

— Потому что он твой друг?

Нахтмин сжал зубы. Ему не нравилось, в какую сторону ушел наш разговор.

— Да.

— А Нефертити? — спросила я.

Нахтмин не ответил.

Я понизила голос:

— А мои племянницы?

Он снова не ответил. Вместо этого постучал посланец и попросил нас явиться в Зал приемов.

Нахтмин предположил было, что нас опять зовут играть в сенет, но на этот раз дело обстояло иначе. Отец позвал нас, чтобы сообщить, что умерло уже три тысячи египтян.

— Начинайте запасать хлеб в своих комнатах, — сказал он тем, кто собрался в зале. — И воду в сосудах. Чума протянет дольше, чем наши запасы.

Уже выйдя в коридор, отец обернулся и посмотрел на пустые троны и столы из черного дерева. Через час зал заполнится танцовщицами, а Эхнатон велит посланникам играть в сенет.

— Пустая оболочка, — негромко произнес отец. — Они целовали его сандалии, как он и желал, а теперь люди валяются мертвыми у его ног.

Когда в Зал приемов с криком вбежал повар — лицо его было все в бусинках пота, — мы поняли что чума вступила в Приречный дворец.

— Два поваренка больны! — вскричал повар. — На кухнях смерть! Пять крыс и жена пекаря мертвы!

Игроки в сенет остановились, и пальцы арфиста застыли от ужаса при этих словах толстяка.

Он все равно что спустил Анубиса с поводка.

Нахтмин схватил меня за плечо:

— Иди в наши покои. Приведи Хеквет с ее ребенком, потом запри дверь и никому не открывай, пока не услышишь мой голос. Я иду за свежей водой.

Придворные кинулись прочь. Нефертити встретилась со мной взглядом, и я почувствовала, в каком она ужасе от того, что Амарна ускользает из ее рук. Если чума проникла во дворец, это — смертный приговор для всех, кто заперт в нем. Эхнатон поднялся с трона и призвал стражников. Он кричал, что никто не смеет покидать его. Но ширящаяся паника была неостановима. Фараон повернулся к Майе, сидевшему у подножия помоста.

— Останься! — велел он.

Лицо зодчего посерело. Его город, возведенный в честь жизни, превратился теперь в монумент смерти. Посреди паники кто-то отдал приказ отвести детей в детскую. Всех детей младше шестнадцати отправили в самые защищенные покои во дворце.

— Кто будет присматривать за ними? Кто-то должен позаботиться о детях! — крикнул отец.