Барбара Форд - Рождество в Индии

— Где же вы? — закричала я. — Остановитесь, вы так спешите. Идите сюда.

— Я не могу, — тихо ответил голос. — Но разве ты, Джен, меня не видишь? Я здесь. Я устала и села. Подойди ко мне…

Действительно, я слышала ее совсем близко. Следовало миновать поворот. За ним была тьма, в которой я едва угадывала светлое пятно двери. Спотыкаясь и шатаясь, я сделала еще несколько шагов — и упала… Упала в какую-то отвесную пустоту. Надо мной раздался жестокий смех.

С осторожностью, стараясь не потушить подаренного мне огня, я держала перед собой свечу. И вдруг я увидела четырехугольный люк в полу…

Никакой звук, Джон, никакое доступное моим чувствам явление не ускользнули бы от меня в эти минуты, так была я внутренне напряжена и собранна. Мне показалось, что умерла вся жизнь на земле, такая тишина стояла вокруг…

Я, мысленно укрепившись, прочла шепотом «Отче наш» и вдруг различила какие-то голоса. К ним присоединился звук настраиваемых инструментов; резко взвизгнула скрипка, простонала виолончель, флейта и контрабас протянули вразнобой несколько тактов, заглушаемых стуком кресел и стульев.

Прислушавшись, я прикинула расстояние между собой и звуками. Оно было довольно велико.

Я стояла так долго, держа перед собой тоненький огарок свечи, подаренной мне Эсмеральдой.

Я слышала смех, возгласы, неразборчивые обрывки бесед, покашливание, тяжелые шаги и мелодические интонации…

Да, Джон, я поняла, что это был праздник, было какое-то собрание, — что угодно, но не прежняя холодная и недобрая пустота…

Постепенно шум становился отчетливей, музыканты начали исполнять какую-то песенку, но до странности тихо. Оркестр играл будто бы по чьему-то приказанию… Однако заглушаемые им голоса стали звучать громче. Насколько я тогда могла понять своим детским умом, разговор гостей вертелся около подозрительных сделок; некоторые возгласы напоминали ржание, иные — жестокий визг, хохот перемешивался с шипением. Голоса женщин отличались напряженным и мрачным тембром, но становились время от времени игривыми.

Иногда чье-нибудь торжественное замечание переходило в спор о цене золота и драгоценных камней, иные речи заставляли вздрогнуть, они намекали на убийство или другое тяжкое преступление.

Настала пауза, и я услышала, как открылось сразу несколько дверей. Это, кажется, вошли новые гости. Мое предположение подтвердилось: раздались приветствия. После смутных, непонятных мне переговоров загремели предупреждения и приглашения слушать. В то время чья-то речь уже тихо текла там, пробиваясь периодами…

— Она выживет, — сказал кто-то неизвестный, но я сразу же поняла, что слова относились ко мне. — Даже если умер ее отец, мы ничего не сможем с ней сделать. Но мы должны избавиться от ее присутствия в этом доме!

— Иначе она умрет, — добавил кто-то еще. Услышав последние слова, я, почти теряя сознание, уронила огарок свечи в открытый люк в полу.

Я увидела, как взметнулось внизу яркое пламя и знакомая мне девочка по имени Эсмеральда, порхая белыми крыльями, улетела куда-то в беззвездное пространство.

Очнулась я снова в той же красной комнате, в которой умер когда-то мой отец и в которой обычно меня запирали… Я услышала возмущенные голоса и громкие, отнюдь не призрачные шаги. Раздался звук вставляемого в замок ключа, и в комнату вбежала наша нянька Бесси. Увидев меня, лежащую на полу в комнате, охваченной пламенем и заполненной дымом, она издала глухой вопль:

— Миссис Рид! Мистер Брокльхерст! Скорей на помощь! Эта мерзкая девчонка подожгла дом!

И вот после этого случившегося по моей вине пожара меня решили отправить в Ловудский приют для сирот…

Я закончила свой рассказ и снова выпила вина.

— Знаешь, я рад, что ты приехала, Джен, — повторил Джон, наклоняясь к моему лицу. Он перевернул пластинку на граммофоне и сказал:

— Давай потанцуем?

Нежно касаясь лучами наших глаз, сияли звезды…

— Почему я здесь? — прошептала я, глядя на Джона.

— Потому что я хотел, чтобы ты увидела все это… Потому, что я хотел показать тебе все это… Я думал, что ты поймешь…

— Скажи, ты много думаешь о своем будущем путешествии?

Джон улыбнулся и погладил мои волосы:

— Нет, Джен… Я думаю о том, что старею…

— Ты?!

— Я думаю, неужели тебе будет приятно жить со старым и глупым…

Я вздрогнула от его прикосновения и сказанных слов.

— Но… ты уже старый и глупый, — помолчав, сказала я.

— Почему?

— У меня была женская болезнь, в общем, воспаление… Я поэтому и уезжала в Англию.

Джон осторожно наклонился к моему лицу и поцеловал меня:

— Я знаю… Я всегда узнаю…

— Говорят, что теперь я могу жить нормальной жизнью… Но у меня никогда не будет детей, — сказала я, пытаясь угадать его реакцию.

Он с печалью посмотрел на меня и я спрятала лицо у него на груди.

— Да… — тихо сказал Джон. — Итак… Поэтому ты решила, что тебе остается только школа?..

— Да. Школа и ферма…

— Нет, — твердо сказал Джон и крепко поцеловал меня в губы. — Я бы хотел прийти к тебе сейчас, Джен, — со страстью и нежностью прошептал он.

Задыхаясь от счастья и волнения, я произнесла:

— О, Джон… Если ты что-нибудь сейчас мне скажешь, я поверю тебе…

Он склонился надо мной:

— Теперь слушай только свое сердце, Джен… Что ты видишь?

Я, затаив дыхание, прислушивалась к каждому его прикосновению, к каждому поцелую.

— Не шевелись, Джен, — шепнул он.

— Но я не могу, я хочу пошевелиться…

— Не шевелись…

Он снова крепко и страстно прижался к моим губам, снимая с них вздох за вздохом. Надо мной плыли огромные звезды.

— Что видишь ты, Джен? — тихо спрашивал Джон.

— Я вижу сон…

— Ты уверена, что это сон? — спросил он так значительно, как звучат вопросы только во сне.

— Нет, это не сон, — сказала я, поднимая голову. То, что открылось в тот миг перед моим внутренним взором, было не просто сном, это было непостижимой в своем ослепительном великолепии, чудесной сказкой, объединяющей множество образов.

— Что это, Джон?

— Слушай свое сердце, Джен. Это песня звезд…

Я увидела сад… Недоступный воображению сад; в него вступили мы, одаренные совершенством наготы, освобожденные от вины и греха… Нескончаемо тянулся сад, цветы поднимались выше крон, каждая былинка вздымалась под облака, рядом разрастались заросли, питаемые множеством ключей. Все мироздание было проникнуто покоем… И покоем стал наш путь, наше скольжение, а затем парение по благоуханному саду…

Покоились рядом с нами звери. Бездонны были их глаза, многие из них спали… А если не спали, то взглядами провожали нас. Удивленно глядели на меня глаза быка, лежащего рядом со львом; исполинские амфибии, вытянув свои длинные шеи, таращили желтые драконьи глаза из-под буковых сводов; другие звери тянулись за нами. Только змея заскользила прочь, блистая переливами изумрудных колец, и неспешно уползла в зелень трав и листвы. На деревьях висели спелые плоды, но мы не прикасались к ним, не испытывая ни голода, ни жажды. Мы скользили будто по воздуху, одаривая все живое благодарной улыбкой любви.